В январе 1730 года Левашов начал перепись податного населения. В изданном по этому поводу «всенародном объявлении» указывалось, что она проводится по просьбе «почтенных арбабов» для справедливого распределения тягот после всех прошедших потрясений — военных действий, наводнений, смерти многих налогоплательщиков. В Реште была образована комиссия из шести купцов — представителей трех городских «слобод»; в «уездах» же перепись проводили по махаллям избранные для этого в каждой из них шесть человек. Этим «описателям» предстояло учесть «обывателей», пашни, «шелковые сады и заводы» и прочие «податные жеребьи» и определить размер податей с них по «прежним окладам». Жители должны были предоставлять переписчикам «корм и фураж без излишества», а те — воздерживаться от попустительств налогоплательщикам и злоупотреблений: «Взятки и подарки отрешены и отрешаютца»^{810}.

Как именно проходила перепись, подводились и проверялись ее результаты, неизвестно; подобных данных среди сохранившихся документов нами не обнаружено. Не вполне понятно и то, насколько успешно российские офицеры и подьячие усваивали местные налоговые премудрости, ведь только на территории Ширвана действовали десятки различных податей и сборов^{811}. Однако определенный результат перепись принесла, судя по увеличению налоговых поступлений. Согласно имевшимся в Коллегии иностранных дел подсчетам, за 1724-1728 годы Левашов в Гиляни и Астаре собрал 192 033 рубля при им же оцененной недоимке в 669 643 рубля^{812}. Но сборы 1729 года принесли уже 202 931 рубль; в следующем году там же было получено 216 795 рублей, а общий доход казны с начала российского присутствия составил, как указывает приходно-расходная книга командующего за 1730 год, 457 530 рублей^{813}. В июне 1730-го Левашов отправил в Россию 100 тысяч рублей персидской монетой в тринадцати ящиках^{814}.

Но эти несомненные успехи все же не соответствовали финансовым расчетам Петра I и его преемников. Приведенные в генеральских отчетах цифры были на порядок меньше ожидаемых; вспомним, что Волынский обещал Петру «доходов государственных, пошлин и откупных» по три миллиона рублей в год, а индиец Баниан — два миллиона 400 тысяч. А с 1732 года доходы еще уменьшились в связи с уходом российской армии из Гиляна по Рештскому договору с шахом.

По мнению Коллегии иностранных дел, общая сумма податей и пошлин с новых провинций составила к 1732 году 1 703 021 рубль^{815}. По данным самого Левашова, докладывавшего в марте 1733-го обо всех полученных доходах и произведенных расходах во вверенных ему владениях, они составили несколько большую сумму:

Если прибавить к указанной командующим цифре доходов еще 46 225 рублей, поступивших в 1733 году^{816}, то получится 1 757 748 рублей. В эту сумму вошли поземельные подати, в том числе «оклад» с бывших шахских деревень («Деревни Тигамрая пять рублев; деревни Кахгир Калая пять рублев; деревни Кияку три рубли; деревни Гулярудбар пятнатцать рублев» — так выглядит этот оклад в приходно-расходной книге за 1727 год, составленной капитанами Соболевым и Кафтыревым в Рештской «провинциальной канцелярии»^{817}); налоги «сверх окладу» («махта-эгдас») «поголовная подать» с «Жидовской слободы» Решта, доходы от откупов, караван-сараев, рыбных ловель, торговые пошлины (с продажи шелка, с наемных лавок, с весов при гостином дворе), от «чихирной продажи» дербентского винзавода, от торговли нефтью и солью, всевозможные мелкие сборы («с чюрешных пекарен», «с конской площатки», «с варения бараньих голов», с «продажи терьяку» и «зерновой игры» в караван-сараях), платы «кочевых обывателей» Муганской степи за «скоцкое пазбище».

Взимались они прежде всего с оседлых крестьян и горожан Ширвана и Гиляна, но далеко не в предполагаемых размерах; запущенные недоимки признавались безнадежными, поскольку их «никако собрать невозможно, понеже многие деревни за отдалением и за горами и доныне еще в подданство и в послушание не приходят и партиями оных за далностию к послушанию привести невозможно, а многие деревни от морового поветрия пусты учинилися», как сообщала та же приходно-расходная книга 1727 года^{818}.

А формально подданные горцы и обитатели приграничных с турками территорий, имеющие «пашни, также скотину и баранов», фискальных обязанностей не исполняли. Майор Гербер особо отмечал в своем описании Дагестана, что после низложения шамхала «надлежало бы доходы на государя сбирать. Токмо еще до дальнего определения доходы допущено брать сыновьям шамхальским и другим владельцам». Другие же жители присоединенных территорий, укрываясь за «непроходными горами», «доходов и податей никому не платят, но и впредь платить не будут и, надеясь на крепкую ситуацию их места, не опасаются, чтоб кто их в подданство привесть и принуждать может».

Только приморские земледельческие области близ Дербента (Мушкур, Низават, Шеспара, Бермяк) давали какие-то доходы казне, хотя и «в малом числе» по причине разорения жителей. Прочие же горские территории, кроме своих владельцев, «не платят податей никому и платить не будут»^{819}. Вольные мастера знаменитого селения Кубачи, чьи старшины принесли присягу императрице Екатерине в 1725 году, чувствовали себя настолько свободными, что наладили выпуск турецких и персидских монет и удачно «начали испытовать и российские рублевики; однако ж все сии деньги имеют надлежащий свой вес и серебро, что оных везде берут»^{820}.

Разделение Ширвана на российскую и турецкую «порции» при наличии драчливых порубежных ханов также препятствовало развитию торговых связей и освоению по замыслу Петра «способного водяного хода от Тифлиса по реке Кура к Каспийскому морю». Не случайно тот же Гербер отмечал разоренные «через мятежников» деревни Мушкура, пустующую пристань в Низабаде (Низовой) и упадок Шемахи, которая стала «тенью прежде бывшего»^{821}.

Но еще больше удручали правительство непомерные издержки на содержание войск в заморских провинциях. Поначалу, кажется, никто толком не представлял общих цифр, поскольку многочисленные статьи расходов проходили по разным ведомствам и в совокупности никем не учитывались. Военная коллегия еще в октябре 1729 года подсчитала общую сумму затрат на содержание регулярных и нерегулярных войск корпуса с учетом выплаты повышенного жалованья, заготовки провианта, амуниции и мундиров; итог составил 1 005 059 рублей 41 копейку; с добавкой стоимости шести тысяч ведер вина и 41 795 рублей затрат на «артилериских служителей»^{822}получалось примерно десять процентов российского бюджета. Однако на практике речь шла о существенно меньших суммах, и, например, та же коллегия в доношении Сенату от 22 ноября 1731 года за подписью В.В. Долгорукова считала необходимым потратить на следующий год 622 717 рублей — с тем расчетом, что остальное будет браться из местных доходов, о которых, впрочем, военное ведомство было «не известно»^{823}.

Предпринятые в 1729 году попытки военных подсчитать расходы на Низовой корпус оказались поверхностными и дали никак не соответствовавшую реальным затратам сумму в 1 535 825 рублей, включавшую (и то не полностью) лишь расходы на жалованье и провиант регулярным войскам^{824}. Составленная в Военной коллегии в 1731 году ведомость дала уже иную цифру — 4 023 325 рублей, истраченных с 1723 по 1730 год на жалованье, мундиры, амуницию и лошадей (но без учета стоимости провианта). Тогда же и Штатс-контора подала сведения о своих расходах за 1722-1729 годы в размере 2 082 331 рубля, но и эти подсчеты оказались неполными^{825}.