«Генварь. 1. Суббота. Рано были у генералов для поздравления с новым годом; обедал дома; по обеде были у нас многие. Вечером был фейерверк, и отлетевшая в сторону ракета убила вахмистра Ростовского полка…
2. Был у генералов, обедал у Кочубея; перед вечером приходили к нам Гамалей и прочие; потом все были у лекаря Маса, где забавлялись долго танцами.
3. Вечером были у капитана Нагеля и поручика Корфа, где играли в фанты»{488}.
Многие полковые дамы, как и жены Матюшкина и Кропотова, сопровождали супругов в походе; сам же Кропотов даже взял с собой карету, которой пользовался для нанесения визитов. К сожалению господ офицеров, набор развлечений был невелик — приходилось наблюдать за солдатскими учениями с пальбой и за «экзекуциями» над дезертирами и преступниками.
Обходилась такая жизнь дорого. Маркович, описывавший в дневнике эти походные радости, подсчитал, что отъезд из Астрахани «на фронт» с массой вещей и слуг на специально построенной для него бусе обошелся молодому «значковому товарищу» в 1896 золотых — при том, что провизию и запасы французского и рейнского вина он вез с собой в обозе из восьми возов, а затем получал из дома. На этом фоне потраченные им за несколько месяцев лагерной жизни 185 рублей можно было считать безделицей. Тем не менее украинский подскарбий не только не понес убытка, но и успешно торговал привезенными из собственных имений водкой и табаком, конкурируя с казенными водкой и «чихирем». Уезжая домой после десятимесячной «командировки», он оставил в Астрахани слуг с наказом «купить за морем мальчиков», а также серебряный кальян, пуд шафрана, пуд шелка и «перлин (жемчужин. — И. К.) великих»{489}.
Далеко не все офицеры и даже генералы могли себе позволить такой вальяжный образ жизни; иным приходилось придумывать способы, как не разориться или даже поправить благосостояние во время дальней и опасной командировки. Умерший в Астаре генерал-майор Иоганн Штерншанц пожелал перед смертью оправдаться от, очевидно, имевших место упреков в том, что «нажил здесь имение». В завещании он рассказал, что, получив свое жалованье (934 рубля) и захватив все имевшиеся деньги (две тысячи рублей), выехал из Москвы на купленном корабле, «ибо всякой должен был ехать на своем судне»; проезд обошелся ему в 50 рублей. По пути генерал накупил «снесных припасов» на 300 рублей, «и тако известно вашему превосходительству, что вверху около Синбирска что можно купить за 40 и 50 или 60 копеек, оное можно в Ряще за 3, за 4, даже за 5 рублев продать. И тако и о сем хошу правду рещи, что в то время нажил я тысечу двести рублев…»{490}.
В городах Гиляна солдаты были сосредоточены в новопостроенных крепостях или, как в Реште, в укрепленном караван-сарае (остатки этой крепости еще сохранялись во второй половине XIX века). Летом там стояла жара, а зимой, при проливных дождях, сырость, и при отсутствии печей приходилось греться у жаровен с углями. В древнем Дербенте русский гарнизон занимал цитадель Нарын-кала; в апреле 1729 году землетрясение сильно повредило городские стены и солдатские «квартеры»{491}.
Большинство солдат и офицеров впервые видели большой восточный город, который и спустя сто лет не радовал глаз европейца:«…неправильно переплетенные улицы, нередко безвыходные, содержимые в большой нечистоте, немощеные, наводят скуку серыми стенами домов, идущих под один ряд; вместо ворот служат лазейки, в которые не пройдет лошадь»{492}.
По улочкам двигались скрипящие арбы, сновали носильщики и работали ремесленники; на «мейдани-базаре» служилые дивились россыпям невиданных заморских «фрухтов» и посещали харчевни с неизменным пловом. Рис и фрукты были дешевы, но цены на другие продукты иногда становились недоступными: в 1731 году прибывший для ведения переговоров с шахом П.П. Шафиров отмечал дороговизну в Реште, когда баран стоил три рубля, а «плохая» курица — 30-40 копеек{493}. Столица Гиляна была окружена «диким лесом и тутовыми садами (которым листьем шелковых червей кормят) так, что ни малых поль нет, кроме лесов»; таким увидел город побывавший в нем в 1717 году Артемий Волынский. Лес, кстати, пришлось вырубить, чтобы не давать возможность местным «партизанам» скрытно подбираться.
Другие городки Гиляна выглядели иначе. «Кескер имеет место положения равное, как и протчие гилянские места. Однако ж кругом оного есть некоторые и поля небольшие, и хотя и называется сие место город, однако ж и знака такова нет, понеже толко и строения один двор ханской и тот не огорожен, да три или четыре каравансарая (или гостиных двора) и при том несколько лавок пустых, в которых жители, приходя из лесов, в уреченные дни в неделе по два раза торгуют», — описывал это место Волынский в 1717 году. В Астаре он насчитал 50 «домов мужичьих», в Ленкорани — 200, а в Кызыл-Агаче — всего 30 и «поселение самое убогое». Сельские же «обыватели» «поселение свое имеют в лесах и в болотах, и хотя жило и часто, однако ж все живут розно, и редкую деревню можно сыскать, чтоб в которой дворов 5 или 10 было, разве по два или по три, и те от дороги по сторонам в непроходимых местах, и так можно назвать, что живут вне света в пропастях, а к тому ж и воздух так сыр, что мало не по вся дни мглы и туманы, отчего страна сия зело не здорова и редко без поветрия бывает»{494}.
Командиры худо или бедно учились общаться с местными обывателями и привыкали к восточному обхождению в учтивых беседах: «Хороши ли обстоятельства вашего благородства? — По вашей благосклонности. А в порядке ли ваше блаженство?- По вашему благосердию…» Офицеры, долго стоявшие вместе со своими частями «на квартерах» в Гиляне, брали себе прислугу из местных жителей, в том числе «девок женского полу», (например, поручик Мизандронского полка Афанасий Рокотов и капитан Гирканского полка Григорий Кисленский). Всего же, по данным командующего в Гиляне Левашова, у его офицеров в 1731 году «в услужении» находилось 137 мальчиков, «баб и девок» от пяти до 20 лет.
Других гарнизонная жизнь на краю света томила безысходностью. Дела военного суда крепости Святого Креста говорят о столкновениях, когда сослуживцы по полку в «безмерном шумстве» обнажали шпаги, называли друг друга «вором» и другими «бранными и поносительными словами» или не могли вернуть взятые в долг деньги. Часто дело кончалось примирением сторон, начальственным выговором, отсидкой на гауптвахте или посылкой «на караул бессменно на неделю». Однако в случае явных служебных проступков виновные наказывались строже: поручик Сулацкого полка Афанасий Феласов за нахождение дома в отпуске сверхположенного времени был разжалован в солдаты, а поручик Дагестанского полка Герасим Зорин «за утрату казенного вина и безмерное шумство» — в капралы. 29 апреля 1731 года была казнена жена поручика Новгородского драгунского полка Федора Толдубина за убийство своей служительницы{495}.
Рядовым и казакам приходилось еще хуже. Из российских широт они попадали в кавказское предгорье или гилянскую низменность с ее лесами, болотами и залитыми водой рисовыми полями-«чалтыками», над которыми тучами носились комары и прочая мошкара. Им случалось терпеть палящий зной и холод, «вредительный» климат, нести тяжелую службу в необустроенных местах, отправляться в разъезды и «партии», трудиться на тяжких «гаванных работах» в Дербенте. Купить продукты и прочие необходимые «припасы» часто было не на что; Долгоруков писал в Петербург, что жалованье войскам не выдавалось 11 месяцев.
