Дела в заморских владениях, кажется, интересовали императрицу меньше, чем судьба дочери и зятя. Петр I регулярно наставлял своих генералов, а Екатерина только в апреле 1725 года именным указом сообщила Матюшкину, что отныне ответы на его доношения будут даваться из Сената{396}; орден Александра Невского он получил не сразу, а только в июне. Не случайно задержавшийся в походе генерал стал просить (пока безрезультатно) о своем отзыве.
23 октября 1725 года в Коллегии иностранных дел состоялся «тайный совет» с участием коллежских членов и П.А. Толстого для обсуждения положения на юге. Судя по его итогам, был избран прежний, «наступательный» вариант действий. 5 ноября императрица утвердила состоявшееся «рассуждение», которое предусматривало «с вящей силою в Персии действовать, нежели доныне». Совет решил увеличить Низовой корпус на затребованные Матюшкиным пять полков пехоты и «несколько сот» кавалерии, чтобы «все возможные действа учинить в сторону Мизандронскую и Астрабатскую»; кроме того, надлежало «на Куре реке весьма укрепиться и некоторую крепость построить». Новобранцы должны были заменить в крепости Святого Креста старослужащих, которые уже «к тамошнему воздуху попривыкли», — последним предстояла переброска в Гилян. Гарнизон же главного российского форпоста должен был составлять не менее 12 тысяч человек — его надлежало «употребить для усмирения тех народов, которые в порции российской в Дагистане обретаютца», и для охраны новой границы с Турцией{397}.
Сенат немедленно повелел Военной коллегии сформировать пять новых полков, «чтоб оные полки, как скоро весною лед вскроется, оттуда отправить в Астрахань без всякого замедления», и обеспечить их транспортом, провиантом, «мундиром и аммунициею». Скомплектованные из рот, выделенных от всех пехотных полков, новые части были собраны к весне 1726 года{398}, но отправиться за море так и не смогли: зимний шторм на Каспии уничтожил 22 корабля, стоявшие в дельте Волги у выхода в море{399}.
Для достройки новой крепости (в 1725 году был заложен бастион у моря) и гавани в не защищенном природой от морских бурь Дербенте Матюшкин требовал шесть тысяч каменщиков и 700 кузнецов. Эти требования Военная коллегия сочли уж слишком завышенными, тем более что на работах там уже были задействованы 2510 украинских и донских казаков. Согласно решению Верховного тайного совета для осмотра фортификационных работ был послан опытный инженер, генерал-майор Адриан де Бриньи; данная ему инструкция предписывала определить место для строительства портов на Аграхани, в устье Куры, в Дербенте, Баку и Гиляне и составить смету, но таким образом, чтобы предусмотреть использование местных строительных материалов, а не доставлять их из России{400}. Де Бриньи выехал на юг в январе 1726 года, но перед отъездом не сумел найти необходимых инструментов (астролябии и ватерпаса) даже в императорском кабинете. Вернулся он только в марте 1727-го и привез с собой «модели» построенных российских укреплений в Гиляне, Баку и Дербенте{401}
Напряженность в европейских делах заставляла Петербург осмотрительнее действовать на Востоке. В январе 1726 года Кампредон докладывал о близкой войне с Данией, а в феврале вопрос о подготовке к весне флота и сухопутной армии обсуждался на заседании только что учрежденного Верховного тайного совета. Министры не возражали желавшей этой войны государыне, но в то же время указывали на предпочтительность «негоциации», печальное состояние финансов и возможность вести будущую кампанию только при поддержке Австрии и Швеции.
8 февраля Екатерина I и ее советники слушали вопрос «о персидских и голштинских делах». Собравшиеся поначалу считали возможным не только активно отстаивать — вплоть до ведения военных действий — интересы герцога, но и расширять владения на Кавказе, несмотря на возможный конфликт с Турцией. На следующем заседании, 13 февраля, было решено назначить «главным командиром» Низового корпуса старого боевого генерала В.В. Долгорукова, которому по этому случаю был возвращен чин генерал-фельдмаршала, отнятый Петром во время расследования дела царевича Алексея. На следующий день новый командующий явился в
Совет и был информирован об ответе министров на просьбу «армянского собрания» о помощи: карабахских жителей извещали, что на Кавказ прибудет генерал «с немалыми войски». Министры полагали, что в результате успешного турецкого продвижения в Иран слабый шах скоро явится под защиту российской армии, и рассчитывали принять Тахмаспа «с честию» и даже выделить 10 тысяч рублей на его содержание{402}.
Последующие известия умерили этот оптимизм. Адмирал М. Змаевич доложил о недостатке денег и рекрутов в Адмиралтействе; Матюшкин требовал увеличить объем провианта для Низового корпуса и доносил о гибели кораблей на Каспии от «великого шторма». После этого сам светлейший князь А.Д. Меншиков признал, что доставить в новые провинции пять полков «чаять не можно», и на заседании 3 марта уже предложил уступить весь Гилян (вплоть до Баку) Тахмаспу за деньги или даже только за «обязательное письмо» таковые заплатить. Однако перехваченные и присланные в Петербург Левашовым письма шаха показали, что он по-прежнему не собирался сотрудничать с русскими, а рассчитывал на помощь Франции и австрийского «цесаря»{403}.
На очередном заседании Совета 18 марта звучали уже иные предложения. Зять императрицы, голштинский герцог Карл Фридрих, призывал не нарушать мир с Турцией, а главные дипломатические усилия сосредоточить на том, чтобы добиться-таки признания шахом договоров 1723 и 1724 годов, для чего рекомендовал пообещать отдать шаху в будущем те «уступленные» России провинции, которыми ей реально овладеть до сих пор не удалось, да и едва ли было нужно, поскольку обошлось бы втрое дороже, «нежели они чего стоят».
Выступление герцога в качестве «миротворца» было объяснимо, поскольку его собственные интересы заключались прежде всего в возвращении своих владений, а конфликт с могущественной Турцией мог только ослабить российский нажим на Данию. Но затем выступил А.И. Остерман с куда более продуманным анализом событий на юге; на предыдущих заседаниях он предусмотрительно не присутствовал, но в нужное время предложил собравшимся развернутое и аргументированное «рассуждение о персидских и турецких делех».
Опытный вице-канцлер четко выделил основные пункты своей позиции. Прежде всего он предлагал подумать, следует ли начинать новую тяжелую войну с Османской империей, если она сама «войны вдруг с Россиею не желает». На основании поступивших от дипломатов реляций Остерман показывал, что турки пока «склонны»к поддержанию мира: согласны на разграничение владений в Персии и готовы совместно с русскими поддержать шаха при условии признания им договора 1724 года или устранить его и посадить на престол иную фигуру. Даже на первый взгляд опасное продвижение турок вглубь Ирана, доказывал Остерман, также на руку России, поскольку желавший новых завоеваний султан будет нуждаться в помощи против афганцев и того же шаха или по крайней мере в благожелательном нейтралитете со стороны русского командования. Отказ же от договора покажет не силу, а слабость России, а туркам «претекст и способ подается толь скорее дела свои в Персии по желанию своему окончить, еже интересам нашим видится непотребно».
Главная проблема заключалась в том, что «российской интерес не позволяет, чтоб турков к Каспийскому морю и в соседство с персидской стороны допустить». Тогда необходимо «как наискорее искать шаха Тахмасиба в нашу сторону привесть» с помощью «грузинского принца» Вахтанга. Бывший вассал Персии должен «какими ни есть образы и способы шаха к принятию того с турками заключенного трактата склонить», для чего «может оный принц шаху надежду учинить против заплаты некоторой суммы денег, или иным образом (и безденежно) к некоторому уступлению из наших провинций, или, смотря по случаям, и действительно нечто, например, сперва Мезандрон, Астрабат уступить».
