Такие лакомства не на что купить ни Оле, ни Алёне. Но ничего, они хоть посмотрят на них, пока будут пить квас.

Сегодня, как обычно в погожие тёплые дни, Власий вытащил весь свой товар во двор.

— Вон мамка моя стоит, — сказала Оля, увидев во дворе Купаву.

Девочки вошли во двор. Власий глянул на них, но ничего не сказал.

— Ты, Власий, вешай как следует, а то кинул гири на чашу, она вниз и пошла, — попрекнула Власия Купава. — За такой вес на торгу бы…

Власий не дал Купаве договорить. Снял с весов гири, ссыпал муку обратно в куль, закричал тонким голосом:

— На торгу, говоришь, так и ступай на торг. Там и покупай чего душа захочет! Только мне сначала уплати всё сполна. Вот сколько всего за тобой записано!

Купава испуганно замолчала. Она уже не рада была, что разгневала Власия. Ведь и вправду, сколько они с мужем задолжали ему. И когда ещё сумеют расплатиться.

Оля тоже испуганно поглядела на Власия. Жалела мать, но подойти к ней сейчас не решалась.

— А тебе чего? — сердито спросил Власий Алёну. — Квасу? Квас в сенях на холодке стоит, сейчас принесу.

Он вошёл в сени и вдруг оттуда послышался крик.

— Ах ты шкода! Адское отродье! Проклятая животина! — Из сеней выскочил Мышегон бабки Сыроеды, махнул через забор и был таков. А Власий продолжал кричать: — Рыбу! Рыбу украл! Середь бела дня! Прямо из дому!

Ещё прошлой осенью притащила бабка Сыроеда однажды невиданного зверя. Величиной с зайца, шерсть короткая. Голова круглая. Усы большие. Кричит: «Мяу». Посмотреть на него сбегались и ребята, и взрослые. Диковинный зверёк тихо-тихо ходил по избе на мягких лапах. То на лавку вскочит и замурлыкает, будто песню запоёт. А увидит пса, спина — горбом, весь напыжится и урчит сердито и грозно: «Не подступайся! Когти как выпущу — все глаза выцарапаю!»

Люди дивились, допытывались:

«Где поймала, Сыроеда, такого чудно́го зверя? Неужто в Зверином монастыре?»

Отвечала Сыроеда, что зверь этот, по прозванью «кот», привезён одним купцом из дальних мест — из греков. Но и там, на родине, рассказывал купец, живёт он не в лесу, а при людях, как, например, пёс.

Вот ей и подарила купцова жена.

Ещё пуще удивлялись соседки:

«Зачем он нужен в дому? Корова или коза — понятно зачем. От коровы — молоко, от овцы — мясо, шерсть. Конь и вовсе первый друг. Ну и пёс, куда ни шло, вора в дом не пустит, хорька или лису лаем от кур отгонит. А этот усатый? Шкуру содрать с него? Так не больно хороша эта шкура. У зайца и то лучше».

«С него шкуру не дерут, — рассказывала бабка Сыроеда, как сама от купца услышала, — кот мышей шибко ловит. Потому и держат его при доме. Где живёт кот, там мышам смерть. Бережёт этот зверь от мышей зерно, крупу и прочий запас».

«А тебе-то что беречь, Сыроеда?» — смеялись соседки. Но Сыроеда знала, зачем принесла зверя. Думала: «Погляжу, как этот зверь — кот — мышей ловит. И ежели правда, что о нём говорят, то продам на торгу». И назвала зверя Мышегоном.

Долго кричал Власий. Но Мышегон ничего не слышал — его и след уже давно простыл. Власию стало обидно. И в самом деле, что толку кричать и ругаться, если тебя всё равно не слышат. И Власий стал ругать уже не Мышегона, а бабку Сыроеду — бродит такая-сякая день-деньской по лесу, с лешим аукается, а за животиной своей окаянной не смотрит.

Но если Мышегон затаился где-то, то хозяйка его таиться не стала. Выползла из избушки, вышла за ворота…

Вот тут-то и началось.

Власий бабку каргой, то есть вороной величает.

А она его — сычом.

— Ах ты кикимора болотная… — начнёт Власий.

А бабка своё поперёк:

— Молчи, жадень! Ты лягушечью икру и ту втридорога продашь…

— Будут тебя черти на том свете в смоляном котле варить! — грозит Власий.

Но Сыроеда только рукой своей сухонькой махнула:

— Смотри, как бы тебя самого не припекло, да не на том свете, а на этом! — сказала, а потом дунула, плюнула и ногой притопнула.

Тут уж всякий испугался бы. Трудно ли ведунье порчу наслать? Замолчал Власий и поскорей убрался домой.

Так Алёна с Олей и не выпили квасу.

Боярин Ратибор проснулся поздно. С трудом разлепил глаза. Голова была тяжёлая. Видно, много выпил вчера вина и хмельного мёду. Пировали до ночи у князя в его дворце на Рюриковском городище. «Нет, что ни говори, а вина заморские у князя хороши», — вспомнил Ратибор.

На вчерашнем пиру в княжеском дворце собрались лучшие люди города. Это не значит, что там были самые хорошие — умные или смелые новгородские жители. Лучшими людьми именовали себя знатные бояре, богатые купцы в противоположность простому народу — кузнецам, горшечникам, сапожникам, плотникам и прочим ремесленникам, которых «лучшие люди» называли чёрными людьми, чернью. Были вчера в гостях у князя и епископ и тысяцкий — начальник новгородского войска. Не только ели, пили и веселились — за пиршественным столом решали важные дела. Судили и рядили, как жить и что делать Господину Великому Новгороду. Захмелев от крепких вин и медов, кричали именитые мужи князю: «Веди нас в поход!» И опять пили за удачу и победу. Одни клялись биться с суздальцами в княжеской дружине, другие — дать средства на покупку коней и оружия для ополченцев. А он, Ратибор, обещал не только сам идти в поход, но и повести с собой целый полк.

Теперь же с утра, протрезвев, думал боярин о том, что предстоит ему нелёгкое дело. Поднялся с постели, кликнул холопа. Тот внёс серебряный рукомойник. Мальчишка из боярской челяди подал обливной таз, расшитое полотенце. Другой холоп, вошедший следом, держал наготове боярское платье.

Когда боярин спустился по лестнице в трапезную, боярыня с детьми была уже там. Здороваясь, дети подошли к отцовской руке: сначала старший, Борис, за ним — двое младших. Спустилась из своей светёлки и дочь боярина Кукша.

Боярыня жаловалась мужу: нерадивая челядинка разбила блюдо, привезённое из Италийской земли. Все косы повыдрала она дрянной холопке, да, что толку — блюдо по осколкам не соберёшь. А эта негодница и сама, если её продать на торгу, не стоит столько, сколько разбитое блюдо.

— Совсем разленились холопы! Не поглядишь, так и ковры не выбьют и шубы не просушат как следует. За всем приходится самой смотреть. Голова кругом идёт.

А ещё жаловалась боярыня на сына. Вот недавно холоп, которому велено приглядывать за боярским сынком, пошёл за ним в школу, а Бориса — нету. Воротился только вечером. Люди видели его на Козьей Бородке.

— Мыслимое ли это дело — ходить на торг! — отчитывала боярыня Гордята сына, сидевшего потупясь за столом. — Шапку там потерял, — сказала она, повернув голову к мужу, а потом опять принялась выговаривать сыну: — Там, в толчее, и голову потерять недолго. Говорит, хотел посмотреть коней. Надобно ли для этого в такую-то даль тащиться? Своих, что ли, нету? Иди на конюшню и гляди, сколько душе угодно. И другие забавы есть. Хочешь, в мяч с братьями играй, хочешь, крути юлу. Так нет, всё норовит убежать со двора.

— Это он к дружкам своим бегает! — вставила Кукша. — А в друзьях у него кто? Сапожников сын да нашего гончара Данилки и другие такие же холопьи дети.

— А ты знай сиди в своей светёлке — жениха высматривай! — отвечал Борис Кукше. — И не суй свой длинный нос, куда тебя не просят! А то он ещё длинней станет. И вовсе без жениха останешься.

Кукша налилась краской, как индюк, закричала:

— Молчи, холопий дружок! Сам скоро холопом станешь!

В другое время попало бы Борису от отца. Но сегодня боярину Ратибору было не до ссор между детьми. Слова дочери про сапожникова сына напомнили ему о предстоящих делах. «Надо будет всем им строго наказать — и сапожнику Горазду, и гончару Даниле, и иным прочим, чтобы по звону колокола шли на вечевую площадь и кричали бы: «Хотим идти в поход!» А тех, кто будет кричать против похода, били! — думал боярин. — И коней надо готовить в поход».