Но Пеночкин отвечать не боялся. Отодрал колючий ком от своей рубашки да так целиком и запустил в Андрюшу. Андрюша, конечно, мог бы ему дать как следует. Но Андрюша никогда не дерётся — помнит, что Нинель Викторовна драться не велит. А вот Лена не всегда помнит, что говорит Нинель Викторовна. Во всяком случае, в этот раз она забыла и погналась за Пеночкиным. Не догнала, конечно, — Пеночкин быстро бегает.

Андрюша, всё ещё красный, как вишня, взял марку с ракетой и ушёл готовиться к отъезду в пионерский лагерь. И Натка тоже ушла. Лена сказала: «Давай погуляем». А Натка покачала бантом: «Очень надо! Лучше я вышивать пойду. — И добавила: — Мне набор для вышивания купили». Будто Лена не знает про этот набор. Лена ей: «Ну давай пойдём газировку пить». А она опять: «Очень надо». И ушла. Видно, обиделась. Натка всегда, как на кого-нибудь обидится, говорит: «Очень надо» — и уходит домой. Вот так и получилось вдруг: то все были на улице, а то — никого.

Даже сама улица кажется теперь совсем другой. Вот на тротуаре начерчены классики. Была бы Натка, можно было бы поиграть. А так пропрыгала Лена разок по классикам, и больше прыгать ей не захотелось. Вот высокий забор — такой плотный, что и в щель не заглянешь. Если добежать до угла, за ним можно спрятаться. Но это когда играют в прятки. Сама с собой ведь не станешь играть. Газировку и то одной пить не интересно. За булочной автомат. С тех пор как его поставили здесь, все ребята запасаются трёхкопеечными монетами. Взрослые этого не понимают. Даже мама удивляется: «Ну сколько можно пить воды?» А ребята пьют — и когда хочется пить и когда не хочется.

Поставишь стакан на металлический кружочек, бросишь в щель монету, и сразу же в дно стакана ударит быстрая тугая струйка. Вода холодная. Её надо пить не спеша, маленькими глотками. А самое главное — это правильно отгадать, какой сироп в автомате. Апельсиновый или вишнёвый отгадывают все. И лимонный — тоже. А вот грушевый или кизиловый попробуй отгадай. Они бывают редко. Но сегодня как раз… Лена поднесла стакан к губам и сразу же узнала: кизиловый! Только от кизилового в носу так покалывает иголочками и щекотно в горле, словно там лопаются маленькие пузырьки.

Если бы Пеночкин не стал вредничать, если бы Андрюше не нужно было собираться в пионерский лагерь, если бы Натка не обиделась и не ушла, ребята поиграли бы вместе, как всегда, вместе отправились бы пить газировку. Но тогда, тогда, может быть, Лена так и не узнала бы ни про удивительную улицу Добрыни, ни про искусного мастера-сапожника, шившего такую красивую обувь, ни про его сына Вишену. А теперь она в одиночестве выпила свой стакан газировки и не спеша пошла обратно. Но прежде чем рассказывать о том, что случилось дальше, надо хоть немножко рассказать о Добрынинской улице, на которой живёт Лена. Лена считала: что-что, а свою улицу она знает отлично. Ещё бы! Каждый день здесь ходит, бегает, играет. Точнее говоря, это даже не улица, а, скорей, пол-улицы. Потому что дома на ней стоят только на одной стороне. Вот большой новый дом с балконами, где живут Натка и Андрюша. Там дальше — Пеночкин. А вот этот маленький домик — три окошка внизу и одно наверху. Здесь живёт Лена. А на другой стороне почти что вдоль всей улицы тянется высокий дощатый забор. За ним поднимают железные шеи подъёмные краны, что-то тарахтит или грохочет, иногда раскрываются ворота и въезжают машины, гружённые какими-то плитами и кирпичом, или выезжают самосвалы с землёй. Вот и сейчас выехал грузовик. Ворота так и остались распахнутыми. Лена, наверное, прошла бы мимо, как проходила всегда. Но сейчас она вдруг увидела на створке ворот табличку: «Посторонним вход воспрещён!» Лена заглянула в ворота. Ничего страшного не увидела. Напротив, она почувствовала, что непременно должна туда войти. И вошла.

Отец Илларион оглядел ребят:

— Что это Глеба всё нет и нет?

За столом сидела Глебова сестрёнка Оля, но ответил Вишена:

— Глеб отцу помогает, не будет больше ходить.

Отец Илларион сказал с сожалением:

— Привержен к учению сей отрок, но простым людям трудно отпускать своих детей в школу. Радуйтесь, дети, что вам дозволено пить из светлого ручья познаний, и будьте прилежны.

Вишене тоже было жаль, что Глеб перестал ходить в школу. Почему так получается: сын кузнеца приучается к кузнечному ремеслу, сын гончара — к гончарному. У мамы, например, вся родня — плотники. И покойный дед всю жизнь прожил с топором в руках, и дядя Викула плотничает. А в отцовском роду повелось кожевенное дело. Правда, отцовы родственники не мастера, как отец, а простые кожемяки. И живут они не в Новгороде, а в селе на Перыни. Отец рассказывал, Перынь в давние времена называли Перуновым холмом. Потому что на том холме стоял высеченный из дерева огромный идол Перун — главный славянский бог. Село, в котором живут отцовы родичи, стоит как раз на этом холме у озера Ильмень. Прошлым летом Вишена с отцом ездил к ним в гости. Не понравилось ему там. Не Перунов холм, конечно, и не озеро Ильмень. Озеро — слов нет как хорошо. Уж на что широк Волхов, особенно в весенний разлив, но Ильмень куда шире. Стоишь на берегу, а другого берега и не видать. Не понравилось Вишене кожевенное дело, которым занимается отцова родня. На пологом ильменском берегу мокнут в долблёных бадьях, а то и просто под прибрежной волной, кожи. И стоит кругом густой, тяжёлый дух. А когда кожи отмокнут, начинают их мять, чистить, сушить. Хорошо, что отец не стал, как его братья, кожемякой, а выучился шить сапоги и ушёл в Новгород! И Вишена ни за что не станет кожемякой! Правда, и сапоги он не хочет шить, как отец или отцов племянник Ждан. Вишена выучится грамоте и пойдёт служить к купцу. И не к такому, как старый Власий, что держит лавку на углу, отмеривая женщинам муку и споря из-за каждой щепоти. Нет, настоящие купцы другие. Их красивые ладьи с высокими носами стоят у новгородских причалов, готовые отправиться в дальний путь. И Вишена поплывёт однажды весною на такой ладье в… Куда он поплывёт на ладье под белыми парусами, Вишена так и не успел придумать, потому что учитель приказал:

— Оставьте доски для писания и станьте парами!

Может быть, отец Илларион сказал как-нибудь по-другому. Но Ленина учительница Нинель Викторовна говорила всегда именно так. И Натка всегда старалась стать рядом с Леной.

— Я с тобой, ладно? — спросила Алёну Оля.

Оля не так давно стала ходить в школу. Сначала ходила Зорька, потом — Глеб, теперь вот она — Оля, а там, глядишь, подрастёт Мстиша… Есть у них ещё и Любава, но она совсем маленькая, качается в люльке, которая висит на крюке посреди избы. Забавная девчонка! Споёшь ей: «Ладушки, ладушки, были мы у бабушки! — а она давай в ладошки хлопать. Спросишь: «Где Оля?» — она и покажет ручкой на Олю. Оля больше всех нянчит Любаву. И дома возится с ней, и на улицу выйдет — на руках сестрёнка. Её так и зовут Любавина нянька. У них в семье — все друг друга нянчат. Мстишу, которая сейчас, пока дома нет Оли, сидит с Любавой, когда она была маленькой, нянчил Глеб. Олю — Зорька. И Глеба — тоже Зорька. Так уж ей пришлось, потому что она самая старшая. И в школу дети горшечника Данилы ходят по очереди.

Девочки быстро стали в пары, а вот мальчишки… Вишена стал было рядом с Борисом, а тут Василёк. Сложил руки лодочкой, будто нырять собрался, и врезался между ними. Сам стоит теперь посередине, а Вишена с Борисом — по бокам. Ещё и толкается, совсем выпихнул Бориса. Борис рассердился и тоже толкнул Василька. Но Васильку ничего. Он как был, так и остался посередине. А вот Вишену Борис вытолкнул. Вишена тоже рассердился — кому же это охота, чтобы его толкали. Изловчился Вишена и тоже толкнул Василька. Васильку опять ничего. Зато Борис чуть не полетел на пол. Подошёл учитель. Раз — подзатыльник Вишене. Два — подзатыльник Борису. А Васильку опять ничего.

Когда наконец все успокоились, отец Илларион сказал:

— Сейчас пойдём в библиотеку.