«Товарищи строители! — взывала очередная листовка.— Сегодня на дно пролива опущена третья секция. Мы обогнали график на пять дней. По сварке секций впереди краснознаменное звено Умары Магомета». Или она обращалась к бетонщикам: «Бригада Петрыгина уловила сегодня сверх нормы в фундамент насосной станции пятьдесят кубометров бетона. Товарищи бетонщики, догоняйте передовиков!»

И никто не удивлялся Умаре Магомету, посылавшему сто раз в день своих подручных за новой листовкой или в другие звенья сварщиков — узнавать, не обогнал ли его кто-нибудь.

— Хочешь отдавать знамя Кедрину? — кричал Умара и подбегал к автомашине, где возле сварочного аппарата алело знамя «Лучшему сварщику строительства». — Я не хочу отдавать. Пока война не кончим — знамя наша.

Уже три листовки, где упоминалось его имя, Умара послал на фронт своим братьям и в Казань — невесте. От них он требовал «прислать газету, где про вас тоже хорошо написали».

Никто не удивлялся тому, что Сморчков, вернувшись из очередного изнурительного рейса до конца трассы участка, кидался в диспетчерскую и прежде всего спрашивал: «Сколько труб у Махова и Солнцева?»

У Пущина были стройкоры — сотни глаз, коллективная неподкупная совесть. С ними он ничего не упускал из виду, не обходил хорошего и не прощал плохого. Когда бригада лесорубов Семенова «зарядила туфту», попытавшись сдать десятнику заготовленные восемьдесят кубометров леса за сто десять, через листовку об этом узнали повсюду. «Позор! — говорилось в ней. — В такой час Семенов решил обмануть коллектив и государство...» Когда же в готовой уже четвертой секции трубопровода Карпов обнаружил пробку из плотно забитой ватной куртки, листовка подняла тревогу: «Товарищи! Среди нас есть враги. Они пытались подготовить аварию нефтепровода в самом ответственном месте. Будьте бдительны на каждом шагу и каждую минуту, товарищи!»

Коллектив жил общими интересами, и листовки стали принадлежностью быта, а редактор — полноправным и уважаемым строителем перехода через пролив. Никто не опровергал его за похвалу или критику в газете. Но один раз он ошибся, неправильно описав рационализаторское предложение десятника Гончарука, ускорявшее очистку трубопровода от ржавчины и коррозийного слоя, и ему здорово попало на производственном совещании.

Все в жизни участка неминуемо становилось достоянием всех — даже то, о чем не писал Пущин. Оживленные, шутливые разговоры вызвала история, ядовито названная шофером Солнцевым «Листовкой, не вышедшей из печати».

Комсомолец Махов скоро выдвинулся на первое место в соревновании шоферов. Начальник строительства и парторг вручили ему красный капот на радиатор и вымпел «Лучшему шоферу». Сморчков и Солнцев, несмотря на все старания, никак не могли догнать Махова. Естественно, Пущин часто писал о лучшем шофере в своих листовках. Другие шоферы ревниво отмечали особое внимание редактора к Махову; они подметили, что Пущин даже внешностью похож на их удачливого товарища: «волос такой же каштановый и глаз синий». В шутку они называли их братьями.

Действительно Пущин относился к Махову с особенной симпатией, ходил с ним в рейс чаще, чем с другими шоферами, и даже койки их в общежитии стояли рядом. Объяснялось это не только тем, что Пущин и Махов, как выяснилось, вместе учились в благовещенской школе и вместе вступали в комсомол, но в большей степени тем, что редактора увлекала настойчивость и находчивость, с какой его сверстник боролся за первенство.

В один из трудных для Махова дней, когда Сморчков и Солнцев буквально наступали ему на пятки, Пущин, заняв место напарника в кабине его машины, провел с Маховым несколько часов, успевая во время погрузки и разгрузки автомашины писать заметки для листовок. В последнем рейсе и случилось это...

Объезжая стороной огромную наледь, все время подступавшую к дороге, Махов влез всей тяжестью нагруженной машины в рыхлую смесь льда и воды. Автомобиль забуксовал.

— Вот и попробовали горячего кофейку у Муси, — мрачно сказал Махов, намекая на недавний разговор с Пущиным о близком отдыхе.

Пока Махов пытался вытащить «бегемота из болота», как он со злостью острил, а Пущин бегал за дорожными рабочими, строившими в трех километрах обход дороги в сторону от наледи, ушло и время, и горючее. Дорожники с сочувствием отнеслись к беде, прибежали и помогли вытащить машину. Но едва Махов с Пущиным проехали километр, мотор остановился: кончилось горючее.

— Дьявол подсунул эту гнусную наледь! — возмутился Махов. — Осталось полтора километра. Сейчас Солнцев прошумит мимо нас, как быстроногий олень. Ой, сраму сколько! Осмеют! Вымпелок отдавать придется.

— Подожди скулить, — остановил его Пущин. — Скорей решай, что можно еще предпринять.

— Сбегай за горючим на базу: пятнадцать километров, — невесело пошутил Махов, сам ломавший голову над тем, как бы выпутаться из беды. — Если тебе как редактору удобно, ты друг мне и в самом деле хочешь помочь... — вдруг начал он.

— Не тяни, время теряем! — оборвал его Пущин.

— Ложись на крыло машины и делай подсос карбюратором, может быть тогда дотянем на последних каплях. Только берегись, не отморозь руку. Как бы не пришлось потом писать заметки ногой.

Пущин, не говоря ни слова, улегся на крыло и все делал так, как показал ему шофер. Машина двинулась с места, пошла. Обнаженная рука Пущина быстро обмерзла, заныла, одеревянела. В лицо бил ледяной ветер. Стиснув зубы, Пущин «выжимал» последние капли горючего. Машина прошла метров восемьсот и остановилась окончательно.

— Слезай, приехали! — провозгласил Махов.

Пущин вдруг соскочил с подножки и помчался назад, к дорожникам, теребя правую руку, чтобы вернуть пальцам чувствительность. Дорожники, с интересом наблюдавшие издали за попытками лучшего шофера участка закончить неудачный рейс, уже сами бежали на подмогу. Остаток пути, к счастью шедший под уклон, бригада толкала груженую машину руками и плечами.

Вечером в общежитии Сморчков и Солнцев устроили «розыгрыш» своему сопернику, и на этот раз оказавшемуся впереди. При участии всех шоферов, Солнцев вслух сочинял статью в газету под заголовком: «Назад, к деду!» В статье говорилось, что шофер Махов изобрел способ, как без горючего возить трубы на автомашине, с помощью бригады в тридцать человек и одного редактора в качестве дополнения к карбюратору.

Пущин, лежа на койке, покачивал завязанной рукой, которая сильно ныла, и молча улыбался. Махов беззлобно отшучивался.

Закрученное Батмановым колесо жизни на проливе вращалось все быстрее. Переходящее Красное знамя управления, которым владел сначала коллектив Хлынова, а потом участок Темкина, было перевезено на пролив и вручено Рогову.

Беридзе, успевавший побывать за день на всех объектах, сам иногда удивлялся, как быстро преобразился дикий «край света». Еще не законченные новые дома у сопок, заслонив собой плохонькие бараки Мерзлякова, составили длинную веселую улицу. Середину площадки, самое видное место, занимала постройка насосной станции — сердце всего нефтепровода; на постройке шла укладка фундаментов. Справа от будущей станции экскаватор выбирал грунт для колоссальных земляных резервуаров. Рядом стоял готовый металлический бак, тут же клепался второй. По другую сторону насосной располагалась «индустриально-энергетическая база участка»: электростанция, гараж и механическая мастерская. По ледовой дороге через пролив автомобилисты перевезли уже много грузов. Ковшов и Тополев продвинулись в проливе до середины, и наступала пора перебираться на остров, чтобы с той стороны продолжать прокладку трубопровода. Над площадкой почти круглые сутки висел гул: басовито покрикивали автомашины, стрекотали тракторы, визжали дисковые пилы, выбивали дробь пневматические молотки. В этом шуме растворялись сотни человеческих голосов.

Мысли Беридзе все чаще обращались к острову: подходил момент прыжка на него всей мощью, накопленной коллективом. Рогов ежедневно приставал: «Когда же?» Еще недавно проход через пролив представлялся труднейшей задачей, да и сейчас всюду на площадке шел непрестанный бой с природой, однако главный инженер смотрел уже на материковый участок больше как на подступ к штурму острова.