Батманов резким, как удар, движением откинул волосы со лба и с трудом перевел дыхание.

— Разве я могу сказать, что по-настоящему ценил семью? Честно признаюсь: я как бы не замечал ее! Дома жена создала вокруг меня обстановку нежного обожания, она даже мухам не разрешала летать надо мной, когда я спал. Чтобы никто мне не мешал, пока я работаю или читаю, чтобы угадывались все мои желания...

У него пересохло во рту, и он жадно припал к стакану с чаем.

— Бичуешь ты себя изо всех сил, — недовольно промолвил Залкинд. — Наговорил на себя всякую всячину. Будто я тебя не знаю,

— Ради бога, Михаил, не защищай ты Батманова от него самого! — воскликнул Василий Максимович. — Я все вспоминаю, как часто мы разлучались и жили порознь. Предположим, этого требовала моя работа. Но ведь я теперь вижу, что этого могло и не быть, если как следует захотеть. Слишком легко мы идем подчас на разлуки и отказываемся от личного. Я оставил их в Крыму, а разве не мог забрать их с собой и здесь наладить лечение сына? Вот и получается: не дорожил я по-настоящему своей семьей и любовью, слишком поздно научился дорожить...

Батманов потер лоб рукой и вспомнил:

— Сейчас покажу тебе одну вещь. Стихи, синенькая такая книжечка. — Он вышел в спальню и вернулся с книжкой. — Это поэт Щипачев:

Батманов устало сел и отложил книжку.

— Ты сложил свою песню, а я нет. У порядочного человека так и должно быть, как у тебя: верная и любимая на всю жизнь подруга и дети.

— Есть же и у тебя хорошая верная подруга и сын. Приедут сюда, и заживете наславу! — сказал Михаил Борисович.

— Перестань! — вскричал Батманов. — Я мучился в одиночестве и ждал их все время. Ждал, что вот-вот приедут. Они не приедут, Михаил. Не приедут...

— Почему ты так решил?

— Кости нет в живых... умер. Не уберег я его, не уберег. Анна одна... И не пишет мне...

Он произнес эти слова еле слышно и уронил голову на стол. Залкинд сидел потрясенный. Потом подошел к Батманову и тронул его за плечо:

— Я утешать не умею и не хочу. Сына не вернешь никакими словами. Но Анну не оставляй одну. Она тебя любит и должна приехать сюда. Очень хорошо, что ты сильнее почувствовал великую ценность семьи. Я верю, что ты еще сложишь свою песню, мой дорогой товарищ...

Василий Максимович поднял голову и сухими тоскующими глазами посмотрел на Залкинда.

— Не копи в себе горе, — продолжал Залкинд. — Не замыкайся сейчас. Живи открытой душой. Поезжай скорее на трассу и теснее сближайся с людьми. Ты думаешь, люди будут меньше уважать тебя, если узнают о твоем несчастье? Да они еще больше поверят в тебя, в твою силу!..

Батманов встал и порывисто, неловко обнял Залкинда, пряча от него лицо. Мгновение они постояли так — неравные ростом, резко не похожие по внешности. Потом Василий Максимович быстрыми шагами ушел в спальню и закрыл за собой дверь.

Оставшись один, Залкинд долго ходил по комнате с папиросой во рту, то и дело затухавшей. Позвонил домой и рассказал, почему остался у Батманова. Полина Яковлевна в ответ только ахнула. Парторг пристроился возле радиоприемника и долго возился с ним, пока среди шумов разволнованного мира не поймал голос Москвы: диктор читал доклад Сталина.

Залкинд прилег на тахту, прикрылся шубой и слушал. В окно дымчатым кроликом вползало несмелое зимнее утро.

Чуть свет Алексей пришел к Беридзе и застал его одетым, примеряющим заплечный мешок. Они внимательно осмотрели друг друга и собирались уходить, когда их остановила вышедшая из своей комнаты Родионова. Щуря сонные глаза, она тому и другому посмотрела в лицо и пощупала пульс.

— Аптечку мою взяли? — спросила она Беридзе.

— Разумеется. Одно лекарство вы отпустили уж слишком скупо, — улыбнулся Георгий Давыдович. — Не мешало бы добавить для внутреннего употребления.

— Все смеетесь! — с упреком сказала Ольга. — А я очень беспокоюсь за вас. Алексей-то спортсмен, ему не привыкать. — Она, любуясь, оглядела плечистого, стройного даже в ватной одежде Ковшова. — Десять дней на лыжах — не шутка. Не переоцениваете ли свои силы?

— Будьте покойны, мой доктор в бархатном халате, — путешествие пойдет мне на пользу, — не без досады ответил Беридзе. — Когда вернемся, узнаете у Алексея — отставал я от него в пути или нет.

— Вы хотели письмо передать для Рогова? — напомнил Ковшов.

Ольга смутилась:

— Не написала. Только рецепты умею писать. Передайте ему на словах... теперь, когда его нет, я частенько о нем вспоминаю. Буду рада видеть. Только пусть не поймет так, будто я зову его. Чего доброго примчится! — Она засмеялась, должно быть, наглядно представив себе стремительное появление Рогова.

— Все? — спросил Алексей. Она согласно кивнула головой.

— Оля! Оленька! — закричала из кухни Серафима. — Совсем ведь я забыла: тут у меня узелок приготовлен для Тани — пирожки и пельмени. Пусть Алексей Николаевич захватит.

Ковшову пришлось развязывать мешок, чтобы уложить гостинец.

— Взять можно, только не поручусь, что Татьяна получит это от меня, — шутил он, вскидывая мешок за спину.

Проводив инженеров, Ольга постояла у порога, словно выжидая, не возвратятся ли они. Сразу сделалось тоскливо и тревожно. Присутствие в доме всегда бодрого и жизнерадостного Беридзе вносило успокоение. Алексей стал другом, доверенным и надежным; с ним было легко и просто. Теперь дом осиротел...

Взгляд Ольги упал на принесенный Хмарой чемодан. С того страшного для нее дня она не притрагивалась к нему, хоть он все время был на виду и тревожил ее. Со стесненным сердцем, сложным чувством недоверия, волнения и почти физической боли, Ольга открыла чемодан. Несомненно, это были вещи Константина: его костюм, изрядно помятый, белье, купленное ею еще в Рубежанске, его бритвенный прибор, мохнатые полотенца и в самом низу — несколько толстых тетрадей, заполненных крупным небрежным почерком. Все пропиталось запахом его табака.

Ольга сидела на полу, закрыв глаза, бледная, с безвольно опущенными руками, среди разложенных повсюду вещей. Неодушевленные, они на разные голоса говорили ей о человеке, которого она любила, с которым прожила несколько лет. По ее просьбе Залкинд и Ковшов навели справки и получили официальное подтверждение: действительно, врач Константин Андреевич Родионов в тяжелом состоянии был снят с поезда, умер и похоронен в Тайшете.

Теперь она осуждала себя за недоброе отношение к мужу. Подобно многим, он не лишен был недостатков, но какое же она имела право так быстро и легко отдалиться от него? В те минуты, когда он нуждался в поддержке, когда нужно было спокойно, не горячась, направить Константина, научить, — она просто-напросто оттолкнула, выгнала его. И даже, когда хорошее взяло верх в нем и он с открытой душой пошел на фронт — она ему не поверила, обвинила в обмане!

Ольга перелистывала тетради, не видя написанного, строчки сливались в сплошные фиолетовые пятна. Ей было стыдно, что она в эти дни могла думать о Рогове и не постеснялась сказать об этом посторонним людям. В безотчетном порыве она поднялась с полу и с тетрадками в руках побежала к двери: догнать Алексея и предупредить — пусть он ничего не говорит о ней Рогову, ни слова! Все это вздор, легкомыслие, кощунство по отношению к умершему.

...Ковшов и Беридзе полулежали рядом на охапке сена в кузове грузовика, быстро мчавшегося по Адуну. Ледяной ветер свистел над ними. До ближнего участка у нанайского селения Нампи они решили доехать и уже оттуда двинуться на лыжах. Возле них, спиной к ветру, сидел Залкинд. Он ехал на нефтеперегонный завод, неподалеку от Нампи, и ради компании перебрался в их машину. У парторга было отличное настроение, он рассказывал о приятных новостях: завтра пуск Новинского автосборочного завода; сын Ленька вернулся из плавания и дал телеграмму, что приедет на побывку.