— Так и тянет тебя сегодня на излияния,— сказал Батманов с досадой. — На морозе надо поменьше рот открывать, горло можно простудить. Говорят, мужчинам полагается быть сдержанными в выражении своих чувств.
Рогов был подавлен словами Батманова и тоном, каким они были произнесены.
— Ты не опускай головы. У тебя такая крепкая шея, что не идет тебе опущенная голова, — добавил Василий Максимович, пряча улыбку. — Чтобы раз и навсегда все было ясно между нами, рискну и я пойти на излияния. Вопроса с островом ты, пожалуйста, не связывай с моим отношением к тебе. К острову у меня другой подход, чем к пятому участку и даже проливу. Мы как строители растем, и тактика наша изменяется, не правда ли? Теперь о тебе, о моем отношении к тебе. Я еще до нашего разговора с тобой, посоветовавшись с Залкиндом, решил ставить тебя на остров.
— Я оправдаю ваше доверие! — быстро, с чувством воскликнул Рогов.
Батманов поморщился:
— Опять эти восклицательные знаки! Еще так скажи: «Беру на себя следующие обязательства». Надо понять: многое между людьми ясно и без слов. Не понимаешь отношения к себе? По-моему, все понятно. Комплименты тебе говорить за все хорошее? Ты не барышня. На плохое показывать пальцем? Могу, конечно, если желаешь. Возьмем самый свежий пример. Я от тебя не раз слышу: дайте мне задачу грандиозную. Сила молодецкая, богатырская играет? Предположим, хорошо, что она играет. Однако зачем тебе обособляться, превращаться в Ваську Буслаева? Не модный ведь образец. Ты Махова обозвал индивидуалистом, получилась забавная штука. А знаешь ли, что к тебе это длинное слово больше подходит? Инженеры, видишь ли, уже мешают тебе! Сдается мне, что и на коллектив ты смотришь как на материал, из которого вьют веревки. — Рогов издал бессловесное восклицание в знак протеста. — Если не так, я рад. Ты что-то говорил об уважении ко мне. Неужели не разглядел при всем своем уважении, что я без инженеров и коллектива — ноль без палочки? Я это признаю без всякого огорчения. Наоборот, доволен, что мне дано понимать это. Не понимать этого — значит, уподобиться человеку, подрубающему сук, на котором он сидит. — Батманов закашлялся, слишком широко глотнув студеный воздух. — Ты меня, признаться, огорчил, Александр Иванович, своим разговором. Посмотри, сколько здесь достойных людей, и никто не ершится, не выхваляется силой, не требует сверхъестественных заданий — вовсе забыли про себя, впряглись и тянут изо всех сил.
— Разве я отстаю, не тяну вместе с ними? — обиженно спросил Рогов.
— Тянешь, не о том речь. Ты многое можешь и многое делаешь. Меня интересуют средства, методы твоей работы. Вон американцы тоже, поди, умеют работать, между тем их способы нам не подходят. Я приглядывался к тебе еще на пятом участке.
— Вы никак не можете забыть те машины! — с горечью сказал Рогов.
— Опять не угадал! В том-то и беда, что ты сам запомнил только эти машины. Я о них сейчас и не вспомнил бы... На пятом участке мне важно было понять, как ты добился успеха. И я понял: ты сумел оценить силу наших людей, сплоченных в коллектив, сумел опереться на коммунистов и привлечь к стройке нанайцев. Я рад был убедиться, что в тебе есть задатки настоящего руководителя... Все-таки выжал из меня комплимент! Однако есть в тебе и кое-что нехорошее. Машины те самые, и рыба, черт ее побери, и пробивающееся подчас этакое высокомерие по отношению к людям — откуда это у тебя? И пренебрежение к инженерам не очень умное — ведь они, чудак ты, законодатели советской науки! — Трудно было Рогову слушать Батманова, он даже отшатнулся от него. — Не пугайся, Александр Иванович, мы ведем резковатый разговор, но ты волен не принимать его близко к сердцу. Ты мне возразишь: об инженерах де сказано было шутя, а историю с машинами вы преувеличили... Поверь же мне: если человек тебе не безразличен, то для тебя важно и выполненное им крупное задание, заслуживающее ордена, и как будто невзначай брошенное им словечко. Хочешь, буду откровенным до конца? Да не озирайся ты как прибитый! Тебе известно, я работаю без заместителя и очень хотел бы его иметь. Мне прислали одного — ты его не видел и никто не видел,— Писарев сразу отозвал его. Человек он неплохой, только еще не созрел для такой должности. Вот и ты не созрел. Я хочу сказать, что с удовольствием взял бы тебя в заместители, но понимаю — преждевременно. Зачем тебе подниматься на третий этаж с тем грузом, который лучше оставить на первом?
Так, беседуя, они незаметно дошли до поселка. Залкинд стоял на крыльце конторы. Увидев его, Батманов прибавил шагу.
— Я пойду, Василий Максимович, — упавшим голосом сказал Рогов. — У меня голова кругом пошла от всего, что вы сказали. Хочу наедине разобраться...
— Иди, иди, разбирайся, — усмехнулся про себя Батманов.
Пока Батманов отогревался, парторг рассказал ему: из управления прибыл Пущин с типографией, оборудованной на двух машинах.
— Отправил его отдыхать и наказал, чтобы завтра была первая листовка. Он должен выпускать короткие, метко бьющие в цель газетки в ладонь размером. Пущин был редактором заводской многотиражки и знает, что это такое. А здесь очень нехватает коллективного организатора и пропагандиста. Как ты считаешь, товарищ начальник?
Батманов, придерживая стакан непослушными после мороза пальцами, отхлебывал горячий чай и согласно кивал головой.
За время, проведенное на участке, Залкинд много сделал для укрепления работы партийной организации. На завтра назначалось партийное собрание — его ждали с нетерпением. Собрание должно было избрать новый состав бюро. Залкинд успел хорошо приглядеться к людям, беседовал со всеми членами партии и с беспартийными. Он видел, что преданностью делу, умением трудиться и моральной чистотой коммунисты заслужили в коллективе большой авторитет. Думая о возможных кандидатах в члены бюро, он назвал про себя Карпова, Рогова, Умару, Гончарука, Некрасова — эти пять человек вполне могли быть вожаками коллектива здесь, на важнейшем участке стройки.
— Завтра будем принимать в партию хороших людей, — сказал Залкинд, показывая Батманову несколько заявлений. — Вот Полищук. Мне иногда вспоминается наше знакомство с ним на Старте.
Залкинд рассмеялся, улыбнулся и Батманов.
— Я случайно слышал разговор Алеши Ковшова с Тополевым. Старик не подал заявления? — спросил Василий Максимович.
— Подал. Рекомендуют Ковшов, Рогов и Некрасов. Алексей пишет в рекомендации, что еще студентом знал Тополева как крупного русского инженера.
— Старик молодец! О нем хорошо бы завтра поговорить подробнее. Его пример поучителен для молодых коммунистов и вообще для молодежи.
— А ты и начни этот разговор, — посоветовал Залкинд.
— Ладно. Но я думаю, лучше о нем скажет Алексей. Нравится мне их дружба! Когда смотришь на них, невольно думаешь: такой дружбы еще никогда не было. Старик и почти юноша... Что это — отношения ученика и учителя? Нет. Разве Алеша ученик Кузьмы Кузьмича? Скорее уж наоборот. Родственники они? Соседи по квартире? Или партнеры по игре в шашки-шахматы? Не-ет! Тут дружба посильнее, поумнее... Они друзья потому, что сошлись во взглядах на будущее. Ведь как интересно получилось, подумай! И ты, и я, и Беридзе — все мы были не правы по отношению к старику. Мы не сумели подойти к нему тонко и чутко. Мы, по сути дела, вначале просто «подверстали» Тополева к Грубскому, вернее, почти подверстали. Ковшов оказался проницательнее нас, он увидел, что подчеркнутая лояльность Тополева к Грубскому была типичной позой интеллигента старой закваски. «Ах, новое начальство ругает Грубского! А я буду его хвалить. Я бы и сам ругал его, когда бы он был в силе. Теперь он ничто, и я его буду поддерживать». И мало того, что Алексей разгадал сущность Тополева, он ведь сумел найти ключ к его сердцу. Ведь Беридзе, отступившись от старика, приходил ко мне с требованием откомандировать его. Я поговорил с Ковшовым; он горячо стал защищать Тополева: «Я верю, что он переменится, обещаю вам повлиять на него, только не сразу». И повлиял! Однажды ночью — я спал с ними в одной комнате — они шепотом вели беседу. Старик получил письмо с фронта от племянника Володи. В связи с этим они говорили о войне и о победе. Старик спросил, что Алексей думает о послевоенном мире, будет ли это тишь да гладь? Алексей ему с насмешкой говорит: «Опять насчет покоя и тишины?» Старик поспешно возразил — нет, его просто интересует этот вопрос. Алексей ответил: после войны никакого мира ждать не надо, будет борьба в другой форме... И так до победного конца. Послушал бы ты, о чем и как они говорили!.. — Батманов замолчал, снова принявшись за чай. Василий Максимович любил крепкий чай. — От кого еще заявления, Михаил?
