– А что дальше? – Хромов снова покосился в ту сторону, откуда пришел, подтверждая мои опасения. – Андрей согласился, написал заявление – в общем, сделал правильно, его бы все равно оттуда выжили. Я предлагал ему организовать кампанию в прессе и на телевидении, устроить скандал – но он отказался. Думаю, тоже правильно – вы же знаете, что бывает в таких случаях. Он обвинит конкретных лиц в том, что его выживают по той причине, что он связан со мной, – а на него в продажных газетах и телепередачах . вывалят кучу грязи, да и на меня заодно. Не в обиду вам будь сказано, Юля, – но многие ваши коллеги…

«И ваши тоже», – чуть не сказала в ответ, но вовремя спохватилась. Да и чувство корпоративной солидарности мне давно уже неведомо – с тех самых пор, как журналисты перестали делиться на профессионалов и не умеющих писать. А вместо этого разделились на тех, кто зарабатывает писанием, пусть и неграмотным, деньги, и на тех, кто пишет за обычный гонорар.

– В общем, Андрей ушел – якобы по состоянию здоровья. – По тону Хромова стало понятно, что беседа через минуту-другую оборвется. – Он очень переживал, для человека такого уровня ситуация крайне неприятная. Правда, позже его пригласили в «Бетта-банк» – на должность заместителя председателя правления, на очень высокий пост, показывающий, чего Андрей стоил в деловом мире. Конечно, я оказал кое-какое содействие – но и его репутация сыграла роль…

Хромов произнес это так, что сразу становилось понятно, что, если бы не он, никакого поста Улитину бы не видать. Грамотно так расставил все по своим местам. А потом взглянул на часы – и снова на меня.

– Когда статья будет готова, я прошу вас мне ее показать во избежание неточностей. – Он улыбнулся, из серьезного политика и пребывающего в трауре человека снова становясь мужчиной, адресуя мне откровенный взгляд. Я далека была от того, чтобы решить, что произвела на него неизгладимое впечатление, – прекрасно понимая, что подобные взгляды он адресует всем журналисткам, с которыми сталкивается. Осчастливливая их своей мужской заинтересованностью – и таким образом устанавливая хорошие контакты с прессой. – Вот моя визитка – только для вас, Юля, вы понимаете? А сейчас извините – увы, дела…

– Василий Васильевич, у Улитина не было проблем со здоровьем? – Я спросила это, уже когда он отвернулся – не рассчитывая, что он ответит, и, если честно, не желая услышать, что у того было больное сердце. Потому что для той версии, которая начинала складываться в моей голове, такой ответ совсем не подходил. – Согласитесь, что это странно – в тридцать три года…

– Да нет – не странно. – Хромов остановился, поворачиваясь обратно ко мне, делая шаг в мою сторону и еще один, снижая голос. – Да, молодой совсем человек, в июне должно было исполниться тридцать четыре, не курил, никакого спиртного, отличный спортсмен. Но очень тяжело перенес всю эту историю. Я вам сказал про заявление по состоянию здоровья – а Андрей по иронии судьбы через две недели после ухода из банка попал в аварию. Он мне потом рассказывал, что хотел развеяться, выйти как-то из депрессии – вот и решил прокатиться, как говорят, с ветерком. У него машина была спортивная, «порш-каррера», а жил за городом, шоссе пустое, есть где разогнаться. А в нервном состоянии, сами понимаете, за руль лучше не садиться. Ну и занесло. Машину разбил, лечился потом. И не могу исключать, что та авария не сказалась на его здоровье – равно как и то, что из-за истории с увольнением начало сдавать сердце. И если честно, я хотел бы обвинить в его смерти тех, кто выжил его с поста главы «Нефтабанка», – но, к сожалению, не могу. Я ведь серьезный политик, Юля, – а такое заявление, увы, сочтут безответственным. Фактов же, к сожалению, нет…

«Сожалел бы – нашел бы факты», – произнесла про себя, обращаясь к поспешно удаляющейся от меня спине в черном пальто. И тут же отвернулась, всматриваясь в тех, кто приближался ко мне, выходя из глубин кладбища, – и медленно двинулась туда, откуда шли они. Просто так двинулась – потому что, судя по моей обширной практике, на сегодня с откровенными беседами было покончено.

Однако я предпочитала убедиться в этом – и заодно имело смысл проведать Андрея Дмитриевича Улитина, с которым мне все-таки следовало познакомиться, пусть и заочно И сообщить ему, что если факты, об отсутствии которых сожалел его бывший шеф, все же существуют, то я их найду. Обязательно найду…

– Никак медведь в лесу сдох, раз такие люди на работе появляются!

В голосе Наташки был привычный сарказм – которого я предпочла не заметить. Хотя бы потому, что мы старые боевые подруги. Почти одиннадцать лет в одной редакции – срок солидный, особенно с учетом нашей текучки кадров. Тем более что я знала всегда – что бы там она ни говорила, на самом деле она очень хорошо ко мне относится.

Ну, может, не так трепетно, как до той истории с главным – до нее она меня боготворила буквально и всем в пример ставила, и восхищалась моим талантом, и предрекала мне великое будущее. И опекала всячески – толкала вверх по карьерной лестнице, помогла вступить в Союз журналистов, куда попасть было непросто, и перед главным меня вечно воспевала. И вообще более любимого журналиста у нее, тогда ответственного секретаря, не было.

А потом любовь ушла на время – но снова вернулась. Только не восторженная и трепетная – а трезвая уже и сдержанная, как у много лет живущих вместе супругов. Которых не чувства питают, но прожитые бок о бок годы и память о них.

Кстати, мы с Наташкой во многом похожи – не внешне, разумеется. По крайней мере начинала я, как она – в смысле, пришла в газету после школы.

Правда, Наташка пришла на семь лет раньше и курьером – а я внештатницей.

Правда, Наташка стала первым замом главного редактора, а я предпочла должность спецкорреспондента и выше не поднимусь, потому что не хочу. Правда, Наташка до сих пор мечтает женить на себе главного – хотя тот, женившись в третий, что ли, раз в прошлом году, кажется, разводиться не собирается – и, похоже, периодически затаскивает-таки его на правах первого зама и верной испытанной соратницы в свою девичью постель. А я этого никогда не хотела – ну разве чуть-чуть. И с самого начала воспринимала наше интимное, так сказать, общение как приключение.

– Да ладно тебе, Антош, – Сережа же сам говорит, что я вольный стрелок, ну вот и охочусь по дебрям да кущам. Ты лучше скажи – ты мне газету с моим пятничным материалом оставила?

Я миролюбиво подмигнула Наташке, заходя в небольшой, но уютный кабинет, вытянутый такой, с массивным столом, на котором мощный компьютер терялся среди бумажных завалов. И, повесив пальто в стенной шкаф – в своем крошечном кабинетике без окон, выделенном мне шефом для индивидуального пользования в знак уважения, я еще не была, сразу сюда, – прошла и села напротив, на один из выстроившихся у стены стульев. И продолжала улыбаться, зная, что теоретически повод для негодования у Наташки есть. В редакции я в последний раз была в среду – а сейчас был понедельник и уже два часа дня. То есть планерка, на которой я по идее должна присутствовать, давно кончилась. Равно как и понедельничная редколлегия, на которой я как ее член должна была быть обязательно – но проспала.

Наташка скорчила недовольную физиономию и неохотно начала рыться в лежащих на столе бумагах. Бардак у нее царил совсем не женский – но, впрочем, Наташка сама много раз заявляла во всеуслышание, что она существо среднего пола, потому что ни о чем, кроме работы, ей думать некогда. Это отчасти самокритично, насчет среднего пола, – она высокая, худая, плоская, коротко стриженная, и косметики минимум, и я, если честно, никогда не понимала, как шеф с ней ложился в постель. Но не совсем искренне, если вспомнить ее многолетнюю любовь к шефу и желание сочетаться с ним законным или хотя бы гражданским браком.

Зато даже в условиях царивших когда-то в редакции свободных нравов, когда на протяжении нескольких лет по вечерам во многих комнатах пили горячительные напитки и совокуплялись, у Наташки не было ни одного любовника.