В принципе я и сама не знала, зачем мне нужен «Нефта-банк», – шансов, что они подтвердят рассказ Хромова о том, что Улитина оттуда буквально выперли, не было. Но попробовать встретиться стоило – и дать понять, что я знаю больше, чем они думают. Тем более по журналистским правилам – которые мало кем соблюдаются сейчас, но я-то старой закалки человек – следует предоставлять слово той стороне, которую в чем-то обвиняешь.

Так что мне надо было попробовать встретиться с ними. И может быть, что-нибудь вытянуть – что-нибудь, чего я пока не знаю, но что мне может помочь.

Слепой достаточно ход – и с предсказуемым на девяносто процентов концом, тупиком в смысле, – но других я не видела пока. Совсем. И коль скоро Наташка меня заверила, что шеф проявил к материалу о покойном банкире самый пристальный интерес, значит, я должна была подергать за все ниточки. В том числе и за Наташкину – тут же уныло повисшую.

– Не, никого у меня там нет. – Антонова энергично мотнула головой. – Сама же знаешь, банки да компании всякие не журналистов в пресс-службы берут, а со стороны людей. Своих – внуки, дети и прочая хренота, которая слово «трахаться» через два "ц" пишет. Сама ищи, Юлька, – ты ж тему выбрала…

Я усмехнулась невесело, говоря себе, что, к сожалению, Наташка права. Я выбрала – мне и объяснять шефу, почему материала не будет. Но грустить по этому поводу уже не имело смысла.

Мой организм, привыкший к стрессовым ситуациям, давно научился заботиться о себе сам – и умеет поддерживать хорошее настроение и внушать необходимые для этого мысли. И потому усмешка моя переросла в улыбку, и я махнула рукой – адресуя жест не Наташке, но Улитину, на которого потеряла пару дней. Говоря себе, что в моей работе без промахов не обходится – и этот не самый страшный. И лучше отдать пару дней и отказаться от чего-то, чем тянуть пустышку пару недель. Так что можно считать, что мне повезло, – и продолжать радоваться жизни.

– Ты чего это развеселилась так? Мужика, что ль, какого вспомнила? – Наташка в который раз подтвердила свою сексуальную озабоченность – на ее взгляд, все женщины только и думают, что о мужчинах, и если чего и хотят, то только секса, которым занимаются при первой возможности и с кем угодно. – Да, у Андрюхи Слепцова сегодня день рождения – договорились редколлегией символически отметить. Тут у меня соберемся, посидим, потреплемся – как только номер подпишем, так и сядем. Так что ты не уходи никуда, поняла, Ленская?

– Только не ко мне! – сразу предупредила Наташку, зная, что ближе к вечеру кто-нибудь намекнет, и возможно, сама Наташка, что лучше перебраться в мою квартиру, – о том, что я живу одна и очень близко, все старожилы хорошо знают. – А то потом не выпроводишь.

– Да ты что – мы ж символически!

Я хмыкнула. Зная, что у Наташки, как и у меня, нет никаких сомнений, что символическое отмечание выльется в самую настоящую пьянку – старая гвардия, то есть старожилы редакции, коих остался-то десяток человек, по-другому не умеет. Сначала произносится традиционное «махнем по соточке» – любимое редакционное выражение, означающее на самом деле, что ста граммами никто ограничиваться не собирается, – а потом пьянка перемещается в один из двух облюбованных еще в давние времена кабаков, до которых от редакции рукой подать.

И завершается поздно ночью.

У меня были кое-какие планы на этот вечер, но я отмела их с легкостью.

В конце концов, повод для того, чтобы немного расслабиться, у меня был – а именно окончательное решение забыть про господина Улитина.

О мертвых или хорошо, или ничего – принцип, бесспорно, не мой. Но сейчас мне показалось, что для покойного банкира можно сделать исключение…

Пейджер затрезвонил пронзительно и противно, и я поморщилась, поспешно извлекая его из сумки. Ненавижу, как он звонит, – хуже, чем будильник. И потому всегда предпочитала не в сумке его носить, а на боку, если тепло, или в кармане пальто, если холодно, и звук отключать – тогда он мягко вибрировал, и вибрация передавалась жирненькому моему телу, и сразу так сладко становилось и приятно, и мысли нескромные появлялись. Но порой я его клала в сумку-и получала в наказание омерзительный звук.

"Юлии Ленской от И.П. Зайцева. Очень занят, сегодня встречи не получится, завтра тоже. Обязательно по.стараюсь в четверг или пятницу.

Звоните".

Звоните, твою мать! На дворе вторник – а он предлагал конец недели. И наверняка собирался сделать все для того, чтобы я до него не дозвонилась и чтобы не пришлось назначать встречу. Потому что он знал, чего я от него хочу, и явно от меня скрывался. И планировал скрываться в течение недели как минимум.

Больше всего мне хотелось попросить у официанта трубку – там, где я сидела, наверняка был радиотелефон, они в куче ресторанов есть, даже в самых убогих – и позвонить в пресс-центр. Зайцев, конечно, не подошел бы – но это было не столь важно, важнее было, чтобы вообще кто-нибудь ответил. Кто-нибудь, кому я представилась бы и кого попросила бы кое-что передать майору Зайцеву. А именно то, что наша газета готовит большой критический материал о господине Зайцеве и его методах работы с прессой. И если вышеозначенный майор не соизволит мне перезвонить в течение сегодняшнего дня, к концу недели он сможет прочитать о себе в газете.

Это был слишком эмоциональный ход – а значит, скорее всего не слишком умный, – но возможно, он дал бы свои плоды. И будь я одна, я так бы и сделала.

Но я была не одна – а в присутствии сидевшего передо мной человека. мне совсем не хотелось произносить такой текст. И показывать ему, что я уязвлена. Потому что узнала то, что для меня важно, позже, чем мой собеседник.

– А сама-то чего не пьешь? – Его голос отвлек меня от гневных мыслей. – Давай за компанию – нехорошо ж получается. Да и пиво класс – по кайфу пивка-то…

– О, я бы с удовольствием – но я за рулем. – Я улыбнулась ему ласково, хотя, признаться, от маячащей напротив рожи меня воротило. От ее непромытости, неухоженности, сальности маленьких бегающих глазок – и жуткого самодовольства, этой самой рожей излучаемого. – А вот и ваш заказ…

Вынырнувший из недр полутемного зала официант плюхнул на стол огромную тарелку с куском мяса, покрытым жареными грибами, обложенным картошкой фри и тонко нарезанными солеными огурцами. А потом еще высокий бокал пива. И маленькую чашечку кофе с пирожным – лично для меня.

– Приятного аппетита, Володя, – вежливо пожелала собеседнику, который, впрочем, и без моих пожеланий уже деловито придвинул к себе тарелку и ухватил вилку, демонстрируя обгрызенные ногти на руке. – Вы, пожалуйста, поешьте спокойно – а потом уже…

– А чего потом – тебе ж интересно, чего тянуть? – То, что рот был набит едой и в момент его открывания показывались изуродованные неровными зубами куски пищи, моего собеседника, похоже, абсолютно не смущало. – Щас пивка глотну – и расскажу…

Я продолжала улыбаться, внушая себе, что пора перестать на него злиться и искать в нем изъяны. А то прям урод какой-то получается – в котором, кроме дефектов, ничего и нет. И хотя он, похоже, на самом деле был именно таков – но ведь я его сюда пригласила. И теперь мне нужно было выслушать все, что он скажет, и попробовать вытянуть из него все, что он знает.

Он взбесил меня еще заочно – когда я дозвонилась в «Сенсацию» и попросила к телефону Владимира Перепелкина, коим был подписан заинтересовавший меня материал. И передернулась, услышав после долгого молчания наглое «алле». И вежливый тон – которым я объясняла, кто я, и что меня очень заинтересовала его статья в сегодняшнем номере, и я хотела бы поподробнее побеседовать с ним по этому поводу – давался мне с трудом.

– Да у вас же гонорар копеечный! – В гнусавом голосе на том конце было пренебрежение – хотя судя по тому, что я не слышала никогда его фамилии, этот урод пришел в свою паскудную газетенку не так давно. А судя по тому, как был написан его материал, он не правильно выбрал профессию. – Заплатите двести баксов – можно и поподробнее. Да хоть завтра статью привезу – только бабки вперед!