Ни В. Л. Пушкин, ни А. Я. Булгаков в своей эпистолярной прозе портрета А. Ф. Толстой не создали — разве что Александр Яковлевич сообщил о ее заботливости по отношению к жениху. А вот говоря о А. А. Закревском, В. Л. Пушкин оставил в своем письме выразительный штрих к его портрету:
«Толстая, дочь Толстой Степаниды, сговорена за генерал-адъютанта Закревского и на этих днях получила вензель. Батюшка ее назначил будущим новобрачным сто тысяч годового дохода. Закревский по-французски не говорит, и Федор Андреевич утверждает, что такой зять был ему и надобен» (229).
Незнание французского языка не помешало А. А. Закревскому сделать впоследствии блестящую карьеру, стать министром внутренних дел, московским военным генерал-губернатором. И все же когда его назначили финляндским генерал-губернатором, Настасья Дмитриевна Офросимова, известная московская барыня, прототип Хлестовой в «Горе от ума» и Марьи Дмитриевны Ахросимовой в «Войне и мире», по свидетельству П. А. Вяземского, изумлялась: «Да как же будет он там управлять и объясняться? Ведь он ни на каком языке, кроме русского, не в состоянии даже попросить у кого бы то ни было табачку понюхать!»[519] Тесть А. А. Закревского Ф. А. Толстой, которому, как писал В. Л. Пушкин, «такой зять был… и надобен», на это мог бы воскликнуть как Фамусов: «Дались нам эти языки!»
В письме от 7 марта 1818 года — штрих к портрету еще одного жениха:
«Нелединский в Москве, Софья Юрьевна идет замуж за приятеля твоего Самарина, и свадьба будет скоро. Я был у Юрия Александровича и у невесты и поздравлял их всех. Жених в восхищении. Он в деревнях своих велел раздать несколько тысяч бедным, петь благодарственные молебны, и в день свадьбы несколько бедных девушек будут обвенчаны, и каждая из них получит тысячу рублей в приданое» (223–224).
Речь идет о свадьбе дочери поэта Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого Софьи Юрьевны и участника Наполеоновских войн, Отечественной войны 1812 года, камергера, с 1818 года статского советника и гофмейстера Федора Васильевича Самарина. Их сын Юрий Федорович Самарин, родившийся в 1819 году, станет известным публицистом, философом и общественным деятелем, славянофилом. Он будет знаком с М. Ю. Лермонтовым и Н. В. Гоголем, многими другими интересными для нас людьми. Да и с Василием Львовичем в свои детские и отроческие годы он мог познакомиться. В приведенном письме добрый Василий Львович счел своим долгом сообщить приятелю Ф. В. Самарина П. А. Вяземскому о движении сердца Федора Васильевича, о его благотворительности: счастливый богатый жених пожелал, чтобы и бедные были счастливы, бесприданницы получили приданое.
«Сумасшедший Саковнин живет у родных своих, связан и в самом горестном положении, — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 11 сентября 1818 года. — Александр Булгаков у него был, и он его разругал всячески. Что до меня касается, я видеть его вовсе не любопытен» (237).
Сергей Михайлович Саковнин, переводчик Коллегии иностранных дел, приятель П. А. Вяземского, имел несчастье влюбиться в его жену Веру Федоровну и имел дерзость отправить ей письмо, в котором признавался в своей любви. В. Ф. Вяземская показала письмо мужу. С. М. Саковнину было отказано от дома. 17 апреля 1817 года, встретившись с Верой Федоровной на Никитском бульваре, несчастный влюбленный бросился перед ней на колени и стал просить прощения за то, что оскорбил ее своим письмом. 19 апреля эта душераздирающая сцена повторилась. С. М. Саковнин был арестован и отвезен к родителям. Вся Москва обсуждала эту историю. На Никитский бульвар несколько дней съезжалось более пятисот экипажей; толпы народа собирались поглазеть на любопытное зрелище, так как стало известно о том, что Саковнин дал клятву каждый раз при встрече с Верой Федоровной падать перед ней на колени. Саковнина называли не иначе как безумцем, сумасшедшим. Портрет бедного безумца и набросал бегло В. Л. Пушкин в своем письме.
Мы уже говорили о том, что Федор Иванович Толстой-Американец в письмах В. Л. Пушкина представлен не только карточным игроком, гостеприимным хозяином, любителем цыганского пения, но и читателем Гиббона и Геродота (весьма серьезное чтение), несчастным отцом, оплакивающим смерть своих детей:
«Толстой Американец в большом горе; у него умерли три дочери, и самая большая его фаворитка Верочка. Я уже поеду навестить его» (20 июня 1819 года) (259–260).
«Я был вчера у Толстого. Его видеть нельзя без сожаленья; он плачет горькими слезами» (26 июня 1819 года) (260).
«У Американца Толстого последняя дочь умерла, и он очень жалок» (19 сентября 1819 года) (265).
Ф. И. Толстой считал, что так расплачивается он за свои тяжкие грехи: за каждого убитого им на дуэли платит жизнью своего ребенка. Сломленный горем отец — как не похож он на кутилу, картежника, дуэлянта. Здесь уместно, как нам кажется, вспомнить Долохова (прототипом которого был Ф. И. Толстой) в романе «Война и мир». Когда Николай Ростов поехал к матери Долохова, раненного на дуэли с Пьером Безуховым, предупредить ее о несчастье, то он «к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр — Долохов, жил в Москве с старушкой-матерью и горбатою сестрой, и был самый нежный сын и брат»[520].
Конечно, нам интересно, читая письма В. Л. Пушкина, увидеть рассуждающую о древностях московских княгиню Евдокию Ивановну Голицыну, влюбчивого К. Н. Батюшкова, П. И. Катенина, готового подраться из-за литературного спора, А. М. Пушкина, разъезжающего по Москве с молодой переодетой в мужской костюм красавицей, почтенного М. М. Сонцова, играющего в карты. Но не менее интересны и очерки о тех, о ком мы ничего не знаем.
«Я почту приятною обязанностью исполнить твою просьбу и присматривать за Аленушкою в пансионе, — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 21 апреля 1819 года, — все хвалят ее поведение, но она немного ленива, и, может быть, от того успехи ее не так велики. Уверяю, однако ж, тебя, что она очень изрядно говорит по-французски и танцует; по-немецки, сказывают, она говорит очень хорошо. <…> Оставь Аленушку в пансионе, истинно там лучше и надежнее, а я часто об ней и обо всем до нее касающемся тебя уведомлять буду, и с сердечным удовольствием. Во всяком случае повелевай мною» (252–253).
Чуть более полугода до того, как было написано приведенное выше письмо, 14 сентября 1818 года в 74-м номере «Московских ведомостей» появилось объявление:
«Елизавета Перне, заступив место пансиона содержательницы Гибаль, честь имеет известить Почтеннейшую Публику, что означенный пансион переведен в дом Макара Жилети, состоящий Мясницкой Ч. 3 кварт, под № 199. Воспитание юношества производится в нем точно на том же основании, на каком оно было и при Г-же Гибаль»[521].
По-видимому, именно туда, в дом на Мясницкой, в пансион госпожи Перне, и поместили Аленушку, за которой обязался П. А. Вяземскому присматривать Василий Львович. Кем она была, что ее связывало с П. А. Вяземским, мы не знаем. Не исключено, что она могла быть его побочной дочерью. Так или иначе, Василий Львович свое обещание выполнил. 24 апреля 1819 года он сообщал другу:
«Посылаю тебе письмо от Аленушки. Она пишет очень дурно, но говорит по-французски изрядно. Мадам Перне довольна ее благонравием, но жалуется на ее лень. Я Аленушке помыл голову и увещевал, чтоб она училась прилежнее. Может быть, со временем и придет охота к учению» (256).
Заметим, что в пансион мадам Перне Василий Львович «посадил» и свою дочь Маргариточку, еще и «потому, что Мадам Перне гораздо рачительнее смотрит за своими ученицами, нежели Мадам д’Оррер», где до того воспитывалась Маргарита.
Маленький штрих к портрету жены В. Л. Пушкина Анны Николаевны (Аннушка — так называет он ее в письмах). Ей очень хотелось варшавских башмаков. Оно и понятно — женщине всегда приятно покрасоваться в заграничной обновке (хотя Польша и входила тогда в состав Российской империи, но все равно ведь: Варшава — не Москва). Оно и извинительно — ведь просил же Василий Львович у своего друга прислать ему из Варшавы полосатого бархату на жилет. Но именно о башмаках между В. Л. Пушкиным и П. А. Вяземским шла оживленная переписка. Надо было прислать мерку с ноги Анны Николаевны, и мерку в Варшаву отправили. Аннушка с восхищением ожидала варшавских башмаков, но оказалось, что мерку сняли плохо, надо было послать П. А. Вяземскому ее башмак. 20 мая 1818 года Василий Львович писал Петру Андреевичу:
