«Я сидел в ложе у Коцебу: играли его новую комедию „Die Pagen Streiche“[164], которая еще неизвестна в России» (202–203). Какое ребяческое удовольствие от того, что он, Василий Львович, видит пьесу, в его отечестве еще неизвестную!

Когда В. Л. Пушкин ужинал у А. Коцебу или присутствовал на его комедийном спектакле в берлинском театре, ни он, ни знаменитый немецкий писатель не могли предугадать трагического финала его судьбы: в 1819 году Коцебу, состоявшего на службе у русского правительства, из патриотических побуждений заколет кинжалом немецкий студент Карл Занд, и Василию Львовичу останется только философски заметить в письме П. А. Вяземскому: «Германские студенты шутить не любят, и с ними связываться плохо» (250).

В Берлине В. Л. Пушкин познакомился с поляком, «господином Бернаки, который любит русский язык и читает русские книги» (203). Тот, в свою очередь, познакомил московского стихотворца с польскими баснями. Одну из них — басню Игнатия Красицкого «Птичка в клетке» — Василий Львович поспешил перевести (это был вольный перевод) и отправить Николаю Михайловичу. Тогда же, в 1803 году, Н. М. Карамзин напечатал ее в «Вестнике Европы» под названием «Соловей и чиж».

В Берлине В. Л. Пушкин посетил институт глухонемых и сумасшедший дом:

«Сейчас я возвратился из института глухих и немых. Г. профессор Этке есть истинный друг человечества. Одного немого спросили при мне, что такое Россия? — „Великая империя“. — „Как называют императора Российского?“ — „Александр“. Профессор сказал ему мое имя; он тотчас написал: Пушкин. Я был тронут до слез. Кто любит добро, должен любить и почитать таких людей, каков Этке. Они делают честь роду человеческому. Оттуда ездил я в Hotel de Charite[165], дом сумасшедших; здание огромное и которое находится под надзиранием славного Гуфланда. Лучше и приятнее видеть несчастных немых, которые, посредством искусства, перестают быть несчастными, нежели вечных страдальцев» (204).

Приведенный текст говорит о любознательности и добросердечии нашего чувствительного путешественника. Но вот уже и Берлин остается позади, становится воспоминанием. Карета везет Василия Львовича во Францию, приближается к Парижу, главной цели его путешествия.

«12-го сентября 1803 г., Париж.

Желание мое исполнилось, любезный Николай Михайлович, я в Париже и живу приятно и весело. Каждый день вижу что-нибудь новое и каждый день наслаждаюсь» (204).

Вот уж воистину В. Л. Пушкин следует за Н. М. Карамзиным:

«Я в Париже! Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, неизъяснимое, приятное движение… „Я в Париже!“ — говорю сам себе и бегу из улицы в улицу, из Тюльери в поля Елисейские, вдруг останавливаюсь, на все смотрю с отменным любопытством: на домы, на кареты, на людей. Что было мне известно по описаниям, вижу теперь собственными глазами — веселюсь и радуюсь живою картиною величайшего, славнейшего города в свете»^[166].

Так начинает И. И. Дмитриев «Путешествие NN в Париж и Лондон» — не с Риги, не с Данцига или Берлина, а именно с Парижа.

В 1803 году столица Франции влекла к себе многих иностранцев, в том числе и русских. Ведь сколько перемен! Великая французская революция, начавшаяся самозабвенным разрушением Бастилии, провозгласившая свободу, равенство и братство, превратившая французов из подданных в граждан, обернулась ужасами кровавого террора. Монархия сменилась республикой, но зачем же казнить бедного короля Людовика XVI и его венценосную супругу Марию Антуанетту?! Подумать только: по Сене плавали плоты с гильотинами! И это взамен обещанного царства разума и всеобщего счастья. Но ведь одно дело — салонные разговоры о свободе и просвещении и совсем другое — взбунтовавшаяся чернь, напугавшая всех не на шутку. Конечно, «блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые». Но избави бог посетить его в эти минуты на самом деле! Н. М. Карамзин был во Франции в 1789–1790 годах, в начале революции. В. Л. Пушкин оказался в Париже в 1803 году, уже после бурных революционных событий. Это было другое время. Консульство сменило Директорию. Первый консул Бонапарт, генерал-триумфатор, вернувшийся в Париж из Итальянского и Египетского походов, по существу, завоевал в стране неограниченную власть. И если Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» признавался, что путешествует из любопытства, то любопытство еще более подстрекало В. Л. Пушкина приехать в Париж.

Русские газеты и журналы много писали о Франции и о первом консуле. Читая «Московские ведомости» и «Вестник Европы», можно было познакомиться с известиями из Парижа, сообщениями о Бонапарте. На глазах современников он становился человеком-легендой, героем, настоящим богом войны. Культ Бонапарта, как водится, создавал не только он сам, но и его окружение. Обратимся к «Московским ведомостям» 1803 года:

«Из Парижа июля 7.

В Монитере обнародовано следующее письмо из Дюнкирхена от 4 июля:

„В субботу, в 5 часов вечера, пушечная пальба, с крепости и с батареи производимая, возвестила о прибытии первого Консула. Не можно довольно выразить общей радости народа; повсюду слышны были восклицания: „Да здравствует Буонапарте!““»^[168].

«Из Парижа июля 25.

Здешний музеум статуй получил от Консула Камбасереса название и надпись Musée Hapoleon (Музеум Наполеона)»^[169].

«Из Парижа июля 27.

Возвращения первого Консула ожидают сюда около 4 августа. <…>

Оттуда ж июля 29.

Первого Консула ожидают к 13-му числу Августа в Париже.

15-го числа Августа, в которое за год перед сим Буонапарте избран первым Консулом на всю жизнь, будет, как говорят, праздновано торжество, прошлогоднему подобное»^[170].

«Из Парижа августа 12.

В повелении, изданном здешним Архиепископом об отправлении молебствия в день рождения первого Консула, сказано между прочим: „Нам должно называть Буонапартия человеком Божиим; ибо от Него получил он свою власть и силу, и от Него должен он ожидать себе награды…“»^[171].

«Из Парижа ноября 2.

В Седане одна прекрасная площадь получит название: Площадь Буонапартия Великого. На ней поставлен будет монумент сего Героя»^[172].

Между тем, несмотря на вздорожание съестных припасов, пожары, засухи и сильные морозы, жизнь налаживалась. В. Л. Пушкин до своего отъезда за границу в первом номере «Вестника Европы» за 1802 год мог познакомиться с публикацией «Нечто о нынешнем Париже»:

«Париж, в котором еще недавно было столько шума, волнения, мятежа и всякого рода ужасов, ныне так спокоен и тих, что иностранец, видя его, с трудом верит или глазам, или памяти своей. Французы подлинно чудные люди: один год есть для них век — так скоро они переменяются!

Везде отворены лавки, и все наполнены товарами. Пале-Рояль воскресло в прежнем блеске своем и служит опять ежедневным гульбищем для франтов и щеголих. Хотя и здесь зима не очень приятна, хотя и здесь теперь всякой день дожди, но, однако ж, веселые Французы думают только о забавах; мрачное небо не помрачает их ума, и глубокая грязь не мешает им прытко бегать из спектакля в спектакль. Карет множество, а кабриолетов еще более; их нанимают по часам и за 40 су можно ехать куда угодно. Везде пылают камины; но дрова здесь всего дороже: камин стоит мне ежедневно около 50 су. — Съестные припасы не так дороги: фунт самого лучшего мяса стоит 12 су; за бутылку хорошего вина платят экю (рубль). Ныне здесь обыкновенно обедают в пятом часу и потому ужина совсем не бывает. — Комнаты в Отелях не дешевы; я нанимаю три, изрядно прибранныя, за 5 луидоров в месяц. — Иностранцев здесь очень много, по большей части Немцов и Англичан; последние не могут нарадоваться миром и Парижем. Вчера в Пале-Рояль одна красавица, приняв меня за Англичанина, сказала мне: „Здравствуй, новый друг! как мы благодарны великому Бонапарте за удовольствие гулять с вами по-старому в здешнем саду!“