Семья не мешала масонским трудам. 17 января 1812 года В. Л. Пушкин, радея о бедных, дабы им как можно более было сделано денежных вспомоществований, предложил: «…те братья, кои прежде закрытия Ложи будут просить, чтобы позволено им было оставить Ложу», должны «взносить прежде выхода из оной непременно в кружку бедных что пожелают»[249].
Предложение В. Л. Пушкина было принято со всеобщим одобрением.
«…За сие же предложение Высокопочтеннейший великий Мастер, купно со всеми братьями, изъявили брату Витии Пушкину чувствительнейшую благодарность знаками между ними употребляемыми, как такому свободному каменщику, коий услаждал братьев сея почтеннейшия Ложи отличными своими речами, предложил совет свой, исполненный благаго образа мыслей, являющих в нем истинную преданность Ордену нашему и искреннюю любовь вообще к человечеству»[250].
Любопытно, что согласно «Ведомости о взносах на 20 декабря 1811» В. Л. Пушкин за полгода внес тридцать три рубля из обещанных им пятидесяти пяти. Вероятно, уже в это время он мог с горестью заметить, что у него «сена, дров и денег нет». Жизнь, как всегда, вносила коррективы и в благие намерения.
Во время войны 1812 года ложи были закрыты. В 1815–1816 годах В. Л. Пушкин возобновил свою масонскую деятельность, в 1817 году оказался среди основателей ложи «Ищущих Манны». Здесь Василий Львович был избран секретарем ложи, затем вторым стражем, а затем и первым стражем ложи. В течение двух лет он посещал масонские собрания, занимался благотворительностью, сочинял масонские стихи. Став членом «Капитула Феникса», поэт получил рыцарское достоинство. А в 1822 году ложи в России были запрещены.
Масонство — тайная (хотя и не для всех) и, вероятно, очень важная для В. Л. Пушкина часть его духовной жизни. Но это еще и часть его общественной жизни. Участие в масонских работах совершалось одновременно с участием в балах, маскарадах, гуляньях московского общества, игрой в домашних спектаклях и посещением театра, поездками в подмосковные усадьбы и визитами в дома московских друзей и знакомых, неутомимой деятельностью на литературном поприще и конечно же одновременно с семейными заботами. В начале 1810-х годов семейный круг Василия Львовича — это его собственная семья, любимая сестра Анна Львовна, семья сестры Елизаветы Львовны, в замужестве Сонцовой, семья брата Сергея Львовича, где он бывал особенно часто.
Младший брат В. Л. Пушкина — человек вспыльчивый, раздражительный до крайности. И еще — скупой. Он мог сердиться из-за разбитой 35-копеечной рюмки, жалеть (это будет позже) 80 копеек на извозчика для сына Александра, который, будучи больным, принужден будет идти пешком по сырому Петербургу. Всё это так. Но ведь Василий Львович писал о нем: «Он точно я другой». И это тоже правда. Они во многом сходствовали — и характерами, и увлечениями.
Сергей Львович тоже сочинял стихи. Конечно, он не стал поэтом. Это были стихи на случай, салонные мелочи, но они придавали жизни поэтический оттенок, что радовало и самого сочинителя, и окружающих.
Как и брат, Сергей Львович играл в домашних спектаклях. Вряд ли он играл так же блистательно, как Василий Львович, но ведь играл же.
В светских беседах Сергей Львович отличался остротами и каламбурами. Их ценили в обществе, их запоминали. Потому некоторые из них и дошли до нас. «В чем сходство между солнцем и вами, г. Пушкин?» — «В том, что нельзя без гримасы разглядывать нас обоих»[251]. Разумеется, приведенный диалог звучал на французском языке. И еще один пример остроумной находчивости С. Л. Пушкина. Забавно, что это диалог с другим остряком, поэтом и драматургом А. Д. Копьевым — его «переострил» Сергей Львович:
«Копьев был столько же известен в Петербурге своими остротами и проказами, сколько и худобою своей крепостной и малокормленной четверни. Однажды ехал он по Невскому проспекту, а Сергей Львович Пушкин (отец поэта) шел пешком по тому же направлению. Копьев предлагает довезти его. „Благодарю, — отвечал тот, — но не могу: я спешу“»[252].
Младший брат Василия Львовича также отдавал дань моде, и не только в одежде. «Чувствительность бывала в моде /И в нашей северной природе», — напишет А. С. Пушкин в черновиках «Евгения Онегина». Но все же для братьев Пушкиных чувствительность не была модой. Она была свойством их родственных душ (хотя, конечно, здесь не обошлось и без влияния чувствительных стихов и прозы). Впрочем, черта вполне достойная. Ведь, как заметил А. С. Пушкин, «лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность». Правда, в отличие от брата, Сергей Львович был чувствителен до крайности, до слезливости, но при этом не был так бесконечно добр, как Василий Львович.
Как и брат, Сергей Львович до старости оставался поклонником женской красоты. Его жена Надежда Осиповна была красива, образованна, остроумна, но и, как это часто бывает у красавиц, весьма капризна. Сергей Львович ее капризы безропотно терпел, потому что любил.
Духовные искания Сергею Львовичу были отнюдь не чужды. И он стал масоном — вступил в масонскую ложу на четыре года позже брата, в 1814 году, будучи на службе в Варшаве.
Вот к чему был не способен С. Л. Пушкин, так это к хозяйствованию (как, впрочем, и В. Л. Пушкин). Помещиком он был, прямо скажем, никаким, свою часть болдинского имения закладывал и перезакладывал, в 1830-е годы долгов было чуть ли не на 140 тысяч. Да о каком хозяйствовании может идти речь, если в 1809 году крестьянин А. П. Кудрявцев подал прошение в Московское губернское правление о взыскании с С. Л. Пушкина долга — тот задолжал ему 107 рублей 45 копеек за взятые еще в 1806 году мыло и свечи.
Без мыла и свечей, конечно, не обойтись. Но ведь Сергея Львовича такие низменные предметы мало занимали. Он, как и брат его, жил литературой. В доме было много книг, главным образом на французском языке. Детям читывал он Мольера. В дом С. Л. Пушкина приходили поэты и литераторы. Многих из них приводил Василий Львович — И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, П. И. Шаликова, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова. Французский эмигрант граф Ксавье де Местр, автор «Путешествия вокруг моей комнаты», был еще и художником. Миниатюрный портрет его работы запечатлел Надежду Осиповну (она в самом деле была очень хороша). Девица Першерон де Муши оживляла собрания игрой на клавикордах. Любовь к музыке соединила ее с композитором и музыкантом Джоном Фильдом — она стала его женой.
В доме Сергея Львовича жили литературой, говорили о литературе, слушали новые сочинения. В гостиной иногда разрешалось находиться детям — Ольге, Александру, Льву. Маленький Александр слушал разговоры взрослых, стихи дяди с детских лет знал наизусть. Василий Львович был первым настоящим поэтом в жизни племянника. Именно он, Василий Львович, наставлял его в поэзии, воспитывал литературный вкус. Наверное, дядя первым заметил рано пробудившийся в мальчике интерес к поэзии, любовь к чтению. Быть может, Василий Львович познакомился с самыми ранними литературными опытами Александра на французском языке. К тому же Александр проявлял находчивость и остроумие, что тоже не могло не нравиться дяде. Когда однажды И. И. Дмитриев, увидев смуглого кудрявого мальчика, воскликнул: «Какой арабчик!» — тот сразу же ответил: «Арабчик, да не рябчик» (Иван Иванович переболел оспою и потому лицо его было рябым). Добрый дядя, вероятно, сочувствовал ребенку, когда однажды увидел его в камзольчике, к которому был пришит носовой платок, — так Надежда Осиповна наказывала сына за то, что тот беспрестанно терял носовые платки. А ведь рассеянность Александра была вовсе не неряшливостью. На самом деле он был сосредоточен на внутренней работе, которая совершалась в нем. В его кудрявой голове роились впечатления бытия: шум уличной толпы, народный меткий язык, разговоры в гостиной на французском языке, мир, который открывался ему за кожаными переплетами книг, неясные еще собственные поэтические строки.
