Мари улыбается и говорит:

— Что касается меня, то я прежде всего накрыла б его крышкой.

На этом заключении домашней хозяйки и закончился урок в тот четверг.

Дверь отворяется, служанка вносит огромный запас хлебных рожков, плиток шоколада, апельсинов — для коллективной закуски.

Подстерегая малейшие поступки Мари Кюри, газеты весело подсмеиваются над введением (очень скромным и под строгим наблюдением) сыновей и дочерей ученых в научные лаборатории:

«Это маленькое общество, едва умеющее читать и писать, — говорит один обозреватель, — имеет полное право пользоваться приборами, конструировать аппаратуру, производить опыты с химическими реакциями… Сорбонна и дом на улице Кювье пока не взорвались, но надежда на это еще не потеряна!»

Через два года наступил конец коллективному обучению. Родители слишком перегружены собственной работой, чтобы уделять время этой затее. Детям предстоит сдача экзамена на аттестат зрелости, и они должны пройти установленную программу обучения. Мари выбрала для старшей дочери частную школу — Коллеж Севинье, — где количество уроков значительно сокращено. В этом превосходном заведении Ирэн и закончит свое среднее образование, а позже будет учиться Ева.

Не без опасения я попыталась определить те принципы, которыми руководилась Мари в своих первоначальных отношениях с нами. Я боюсь, что они вызовут представление о ней как о человеке методичном, сухом, с предвзятой точкой зрения. На самом деле она была совсем другой. Женщина, желавшая сделать нас неуязвимыми, сама по своей нежности, утонченности была слишком предрасположена к страданию. Та, что отучала нас быть ласковыми, несомненно, хотела бы, не признаваясь себе в этом, чтобы мы еще больше целовали и нежили ее. Желая сделать нас нечувствительными, Мари вся сжималась от огорчения при малейшем признаке равнодушия к ней самой. Она никогда не испытывала нашу «нечувствительность», подвергая нас наказанию за наши выходки. Классические наказания в виде невинного шлепка, «постановки в угол», лишения сладкого не имели у нас места. Не бывало также ни домашних сцен, ни криков: наша мать не терпела повышенного тона ни в радости, ни в гневе. Как-то раз Ирэн надерзила, тогда Мари решила «дать ей урок» и не говорить с ней ни слова в течение двух дней. И для нее и для Ирэн все это время стало тяжким испытанием, но из них двух наказанной казалась Мари: расстроенная, она жалко бродила по мрачному дому и страдала больше, чем ее дочь.

Милая, очень милая мэ, почти неслышная, говорившая с нами чуть не робко, не стремившаяся внушать ни страха, ни обожания к себе. Милая мэ. которая в течение длинной череды годов нисколько не заботилась открыть нам, что она не обычная мать семьи, как прочие, и не обычный профессор, подавленный своей работой, а исключительное существо здесь, на земле.

Никогда Мари Кюри не старалась возбудить в нас гордость ее научными успехами, ее славой. Да разве это могло прийти ей в голову, если она при всей своей чудесной карьере являлась олицетворением сомнения в себе, самоотречения и самоунижения?

Очень бледная, сильно похудевшая, с чуть осунувшимся лицом и белокурыми, подернутыми сединой волосами, женщина-физик входит утром в помещение на улице Кювье, снимает с крюка блузу из толстой парусины, надевает поверх черного платья и принимается за работу.

В эту тусклую пору своей жизни Мари, неведомо для самой себя, достигла совершенства во внешнем облике. Говорят, что люди приобретают с возрастом достойное их выражение лица. Как это верно в отношении мадам Кюри! В ранней юности она была только мила, студенткой и молодой женой — прелестна, а в зрелой, убитой горем женщине-ученом проступает изумительная красота. Ее славянское лицо, озаренное живым умом, не нуждалось в добавочных украшениях: свежести и жизнерадостности. После сорока лет выражение печального мужества и все более и более обозначающаяся хрупкость становятся благородными особенностями ее красоты. Эта идеальная видимость останется в глазах Ирэн и Евы такой же еще много лет, до того дня, когда они с ужасом заметят, что их мать превратилась в старуху.

Профессор, исследователь, директор лаборатории, Мари Кюри работает с огромным напряжением. Она продолжает давать уроки в Севре. В Сорбонне, куда зачислена штатным профессором, она читает первый и в то время единственный в мире курс радиоактивности. Великие усилия! Если среднее образование во Франции казалось ей неправильным, высшее образование вызывало у нее искреннее восхищение. Ей хотелось бы сравниться с теми мастерами в науке, которые некогда ослепили своим блеском Маню Склодовскую.

Вскоре Мари задумывает издать курс своих лекций. В 1910 году она выпускает свое основное «Руководство по радиоактивности». Девятьсот одиннадцать страниц едва хватило, чтобы свести воедино знания, приобретенные в этой области, начиная с того, еще недавнего дня, когда супруги Кюри заявили об открытии радия.

Мари не приложила своего портрета в начале этой книги. Против титульного листа она поместила фотографию своего мужа. Двумя годами раньше эта фотография украшала том в шестьсот страниц — «Труды Пьера Кюри», приведенные в порядок и отредактированные Мари.

Вместо предисловия к этой книге вдова составила очерк научного пути Пьера. Она стыдливо жалуется на несправедливость его смерти:

«Последние годы Пьера Кюри были очень плодотворны; Умственные способности его достигли своего полного развития, так же, как и его искусство ставить опыты.

Перед ним открывалась новая эпоха жизни: ей предстояло при более действенных возможностях работы стать естественным продолжением его удивительной ученой карьеры. Судьба решила по-другому, и мы вынуждены склониться перед ее непостижимым приговором».

Число учеников мадам Кюри все время возрастает. Американский филантроп Эндрыо Карнеджи, начиная с 1907 года, предоставляет Мари ежегодные дотации, что дает возможность приютить на улице Кювье начинающих ученых. Они присоединяются к ассистентам, получающим жалованье от университета, и к сотрудникам-добровольцам. Среди последних выделяется своими способностями высокий юноша Морис Кюри, сын Жака Кюри. В этой лаборатории он начинает свою ученую карьеру. Мари гордится успехами своего племянника и всю жизнь питает к нему чувство материнской нежности.

Всем составом из восьми-десяти сотрудников руководит вместе с Мари бывший сотрудник Пьера, верный друг и выдающийся ученый Андре Дебьерн.

У Мари есть программа новых исследований. И она проводит ее благополучно, несмотря на какое-то общее недомогание. Она выделяет несколько дециграммов хлористого радия и вторично определяет атомный вес этого вещества. Затем приступает к выделению самого металла-радия. До этих пор, всякий раз, когда она добывала «чистый» радий, в действительности дело ограничивалось солями радия (хлористыми или бромистыми), представлявшими собой его единственно стойкую форму. Андре Дебьерну и Мари удается выделить самый металл, не изменяющийся от воздействия атмосферы. Это одна из самых тонких операций, которая никогда больше не повторялась

Андре Дебьерн помогает Мари изучать радиоактивность полониума. Наконец Мари, уже в самостоятельной работе, устанавливает способ дозировки радия путем измерения его эманации.

Всеобщее развитие радиотерапии требует, чтобы мельчайшие частицы драгоценного вещества могли быть отделены с большой точностью. Там, где дело идет о тысячных долях миллиграмма, от весов мало толку. Мари придумывает «взвешивать» радиоактивные вещества на основании силы их излучения. Она доводит эту трудную технику до желанной цели и создает у себя в лаборатории «измерительный отдел», куда ученые, врачи и просто частные люди смогут отдавать для проверки радиоактивные продукты или минералы и получать удостоверение о количестве содержащегося в них радия.