Этот неожиданный выбор открывает захватывающее поле для наблюдений, хотя все, что там происходило, довольно трудно понять. Сложная, противоречивая личность Лопе ставила в тупик не одного исследователя его творчества. Прежде всего многих поражают обряд, который Лопе избрал для посвящения в сан, и те вольности, которые он очень быстро стал позволять себе в отношении обязательств, что добровольно принял на себя, вступив в ряды духовенства. Но роль исследователя, разумеется, не сводится к тому, чтобы отворачивать лицо, дабы не видеть истины, как это долгое время происходило по отношению к этому периоду жизни Лопе. Его «приключение в лоне Церкви» вовсе не «смешивает карты», напротив, оно может способствовать лучшему пониманию его жизни.

Сложную историю вступления Лопе в ряды священнослужителей еще предстоит написать. Однако можно констатировать, что благодаря этому сенсационному решению, столь не сочетающемуся с образом поэта, с его темпераментом, основные черты его характера проявились в полной мере. В историческом и социальном контексте той эпохи не было ничего удивительного в том, что человек становился священником, но именно в свете этого поступка стала отчетливо видна драматическая печать, лежавшая на жизни Лопе и на его творчестве, которая определяла все его поступки и которой в еще большей мере были отмечены все поступки, проистекавшие из решения стать священником. В этой печати можно узнать ту нестираемую подпись, которую яркий темперамент Лопе оставлял на всем, к чему бы он ни прикасался. Чрезмерность во всем, лежавшая в основе его творческой плодовитости и жизненных «аппетитов», дала повод Сервантесу назвать его «Чудовищем Природы», именно чудовищем, а не чудом, и эта формула отражала мнение его современников, видевших в нем то чудо, то чудовище природы, в зависимости от того, какой смысл они придавали слову «monstruo», выбранному весьма своевременно. По стечению обстоятельств вполне логичное желание покаяться в грехах, которое могло бы выразиться в значимых поступках, привело его к принятию поразительного решения принять сан.

Не стоит заблуждаться, ничто кардинально в Лопе не изменилось, и он ни в малейшей мере не отказался от любовных приключений, которые будут и в дальнейшем иметь место, так что его любовная жизнь будет поддерживаться во всей полноте его пылкой телесной силой. В то время когда он был рукоположен в священники, он написал: «О Боже! Возможно ли жить без любви? Тот, кто рожден человеком, должен обязательно что-то любить!» Эти строки, невинно проскользнувшие в один из сонетов сборника, чье название можно перевести как «Священные рифмы» или как «Духовные стихи», строки, прошедшие незамеченными, вновь оживили тот экзистенциальный постулат существования, который был провозглашен им тридцать лет назад и который мы открыли для себя в тот момент его жизни, когда он, возвратившись с Азорских островов, окончательно сформировал свою творческую натуру. Полная формула этого постулата звучала так: «Жить — это любить, а любить — это писать». Эти два элемента своеобразного уравнения составляли и в 1614 году основной принцип существования Лопе, чья душа — сплав жизни и любви, любви и поэзии. Единственное, что изменилось, — это объект или предмет любви: не женщину он теперь будет любить и воспевать, а Бога. Именно об этом он заявил в «Священных рифмах», обращаясь к распятому Христу примерно в тех же выражениях, в которых обращался к Микаэле де Лухан, предмету его последней страстной любви:

Эту красоту возлюбленного Господа поэт воспевает подобно тому, как воспевал прелести своей дамы, — в выражениях, заставляющих вспоминать «Песнь песней»:

И эта новая любовь предписывает ему те же строгости и принуждает его к такой же неволе: «Я умираю от любви, и я не знал, я, человек, столь сведущий в земной любви, я не знал, что божественная любовь может столь беспощадно воспламенять души». Божественная любовь предстает как ипостась любви земной, мысли о которой неотступно преследуют поэта. Вполне уместно предположить, что эти пылкие порывы мистической любви в жизни Лопе являются всего лишь еще одним приключением, еще одним поворотным моментом в его бурной жизни. Эта горячность отныне попеременно будет затрагивать и любовь божественную, и любовь человеческую. Они, эти две любви, эти живые скрытые силы, прочно обосновались в нем. Мы увидим, как в зависимости от тех или иных обстоятельств эти силы будут сталкиваться, никогда взаимно друг друга не исключая и никогда не одерживая друг над другом окончательной победы.

Было бы неверно отрицать роль, которую могла сыграть мистическая любовь или любовь к мистике, волновавшая душу и разум Лопе в годы, предшествовавшие началу его служения церкви. Лопе всегда был человеком очень религиозным как в повседневной жизни, так и в том, что касалось возвышенной духовной тематики, постоянно питавшей его творчество. Достаточно вспомнить некоторые его ранние произведения: «Поэма о Святом Исидоре», «Вифлеемские пастухи», а также четыре «ауто сакраменталь», вошедшие в текст его романа «Странник в своем отечестве», носящие столь красноречивые названия, как «Путешествие души» или «Свадьба души»; среди многих его религиозных пьес следует особо отметить пьесу под названием «Варлаам и Иосафат», датируемую 1613 годом. Он и раньше постоянно публиковал поэтические сборники, посвященные вопросам религии и веры и отмеченные пылким лиризмом, такие как «Монологи», «Размышления влюбленной души, преданной Господу», предшествовавшие «Священным рифмам»; в эти сборники вошли стихотворения и поэмы, наиболее известные из всех, написанных Фениксом, в том числе и сонет, в котором он обращается к Христу:

Можно сделать вывод, что еще задолго до появления у него мыслей о сане священника Лопе уже проявлял мастерство в искусстве произнесения проповедей. Он уже тогда искал случая послушать знаменитых проповедников, и их таланты были даже способны заставить его покинуть столицу. Так, однажды он отправился в Толедо, чтобы послушать проповедь тамошнего архиепископа дона Бернардо де Сандоваль-и-Рохаса, Он был настолько очарован речью прелата, что на следующий день, дабы выказать тому свое почтение, переложил проповедь в стихотворную форму и отправил ее архиепископу в виде 146 одиннадцатисложных стихов, объединенных в терцеты.

Лопе не дожидался, когда разразится мистический кризис, чтобы активно вступить в религиозную жизнь. Он уже давно был приближенным к инквизиции, он также давно уже окунулся с головой в деятельность братств и конгрегаций, игравших важную роль в общественной жизни. Эти братства и конгрегации были тем местом, где перемешивались, соперничая друг с другом, интересы сообщества церковников и сообщества мирян. В Испании той эпохи братства и конгрегации представляли собой нечто вроде объединений людей очень набожных, принадлежащих к одному кругу и действующих заодно против превратностей человеческого существования.