Последнее десятилетие, пытаясь преодолеть крайности двух подходов, ищет третий путь. По-видимому, есть значительная доля истины в замечании современного испанского исследователя А. Санчеса Хименеса о том, что и сам «Лопе сыграл очень активную роль в создании и распространении мифа и мифов о самом себе: о жизнелюбивом и страстном гении, способном на немыслимые крайности в любви и покаянии; мифа о таланте плодовитом, спонтанном и вдохновенном, „фениксе гениев“, авторе многих поэтических и прозаических произведений, способном легко сотворить комедию „в двадцать четыре часа“, а то и за одно утро; миф о народном поэте, воплотившем в своих творениях простоту и естественность своего народа, борца за очищение национального языка от заумных культизмов; мифа об испанском и кастильском поэте с большой буквы, сумевшем передать в своих произведениях самую суть испанской нации…»[1]. Источник, из которого черпаются эти самопорожденные мифы, — прежде всего поэзия Лопе, его письма и поздняя проза, которые при всем осознании литературной условности образов лирического героя или повествователя невольно читаются — по подсказке самого автора — по преимуществу автобиографически. Как ни парадоксально, в стороне от «лирической автобиографии», сотворенной из смеси жизненных обстоятельств и поэтическо-риторических моделей самим поэтом, зачастую остается главное порождение вдохновенного таланта Лопе де Вега — его театр.

Описать и исследовать жизнь, столь насыщенную творческими свершениями и личными событиями, каковой предстает, на взгляд нашего современника, жизнь Лопе де Вега — задача сложная и в значительной мере неразрешимая. Как различить литературное событие и жизненное происшествие, насколько автобиографичны произведения Лопе, насколько достоверны обвинения недругов и соперников (а среди них многие из блиставших пером современников писателя — поэт Луис де Гонгора, драматург Педро де Аларкон, наконец, Мигель де Сервантес) и правдивы ли в своих воспоминаниях друзья и поклонники?

Биография Лопе де Вега, написанная Сюзанн Варга, профессором испанской словесности Университета Д’Артуа, и предлагаемая русскоязычному читателю, — еще один шаг в стремлении познать жизнь исключительного человека и ее исключительные обстоятельства. Книга эта привлекательна не просто попыткой воссоздать с необычайной полнотой и тщанием все сколько-нибудь значимые и заметные события жизни великого испанца, но и стремлением увидеть жизнь Лопе в ее цельности, в непрестанном движении и соотнесенности внутреннего и внешнего в судьбе и творчестве великого испанского писателя. В поле зрения автора оказывается все, что может способствовать полноте воссоздаваемой картины: нравы придворной и аристократической жизни Испании конца XVI — первой трети XVII века; жизнь торговых улиц и площадей Мадрида и Толедо; система образования иезуитов и студенческая жизнь в университетах Алькала-де-Энарес и Саламанки; устройство театров-корралей и нравы театральной публики; литературная жизнь академий и монастырский уклад; походы «Непобедимой армады» и даже состояние морского флота Британии.

Жанр «литературной биографии» предполагает определенную долю вымысла и художественности: в биографии французской исследовательницы они легко проникают в изображение «жанровых сценок» эпохи и очень аккуратно участвуют в мотивировке событий и поступков героя книги. Сам Лопе «говорит» только строками из своих произведений, писем, предисловий, его оппоненты — судебными документами, зафиксированными высказываниями и оценками. При этом Сюзанн Варга отстаивает право на собственную интерпретацию уже известных эпизодов и событий. И с ней мы сталкиваемся, скажем, в весьма спорной оценке писем Лопе де Вега его другу и покровителю последних лет герцогу Сессе. Лопе станет для любвеобильного герцога этаким Сирано де Бержераком, сочинявшим амурные послания его возлюбленным. Более того, по желанию своего покровителя он описывал в письмах и собственные похождения, терзавшие его мысли и раздумья. Но так ли уж принудительно и тяжко исполнял он свою обязанность, как рисует это автор книги? Любование своим героем, его человеческой привлекательностью (доброта, благородство, незлобивость, великодушие — вот главные достоинства и почти «пороки» слегка идеализированного героя книги) и интеллектуальной мощью превращает Лопе в жертву коллекционной страсти (Сесса тщательно собирал всё, что выходило из-под пера его гениального друга) недалекого герцога. Тогда как на самом деле многолетний монолог поэта в письмах к герцогу скорее один из ярчайших примеров взаимозависимости друг от друга подлинного чувства и искусства, какими была полна жизнь Лопе.

Из искреннего восхищения же проистекает смягченная и подретушированная картина взаимоотношений Лопе с его собратьями по перу, а также сама история литературных полемик первой трети XVII века. То, что в книге дано лишь фоновым и очень выигрышным для Лопе событием (этаким шествием триумфатора!), на деле было едва ли не важнейшей заботой всей творческой жизни поэта. И особенно в последние годы: буквально на глазах у Лопе меняется культурная ситуация, нападки теоретиков-классицистов все острее и болезненнее, и даже собственная «школа» драматургов при дотошном (почти священном!) соблюдении основных принципов «новой комедии» шаг за шагом переосмысляет все идейные основы, на которых она покоилась.

Литературный Мадрид 1620-х — это непримиримые Луис де Гонгора и Франсиско де Кеведо, находящийся в зените славы Лопе де Вега и стоящий в начале пути Педро Кальдерон, то есть все те, кто составит славу испанской культуры. Мадрид — это арена для яростных литературных споров и беспощадной полемики, развернувшейся между «классицистами» и приверженцами «новой комедии», «культистами» и «консептистами». Взаимная неприязнь Лопе и Луиса де Гонгоры — общеизвестный и неоспариваемый факт. Вражда касалась не только и не столько славы, но прежде всего разных, точнее, полярных подходов к поэзии. Какой должна быть поэзия — элитарной или массовой, «темной», вычурной, понятной лишь избранному кругу эрудитов, или «ясной», благозвучной и легкой, рожденной вдохновением и природой? В этом споре было все: и обмен «любезными» стихотворными посланиями, и пародии, и злые сатиры, но ни ненависть, ни обиды не помешали Лопе признать величие своего собрата на ниве поэзии в посмертном сонете: «…Он мертв и жив: пусть Гонгору для мира / Сей погребальный сохранит костер, / Где лебедь пал, там Феникс возродится». Однако и его отношения со «сторонниками» — Франсиско де Кеведо, Мигелем де Сервантесом, Тирсо де Молиной и Кальдероном — были отнюдь не безоблачны. Разногласия с Сервантесом (самого разного рода — от небрежения Лопе к житейским бедам своего коллеги и непонимания истинного значения «Дон Кихота» до неприязни к успеху Лопе неудачливого в театральном деле Сервантеса) были весьма серьезными и закончились полным охлаждением друг к другу. Ссорой и взаимными оскорблениями были осложнены отношения с Тирсо де Молиной. Написанная в Толедо (где тогда пребывал и Лопе) пьеса «Дон Хиль Зеленые Штаны», одна из любимых в Испании комедий, провалилась в 1615 году, чем вызвала насмешливый отклик вездесущего Лопе («эта нелепица монаха-мерсенария»), Тирсо не останется в долгу и позже объяснит провал тем, что в роли прелестной доньи Хуаны выступала Херонима Бургос, перезрелая любовница Лопе: «Разве можно спокойно смотреть <…>, как эту даму играет адская образина, гора мяса, древней, чем поместье в Монтанье, морщинистей, чем кочан капусты…» (перевод Е. Лысенко). За обычной склокой стояла, безусловно, ревность к талантливому молодому драматургу, но, быть может, и нечто большее — расхождение художественно-мировоззренческого свойства: позиция наблюдателя по отношению к театральному миру (монах-мерсенарий Габриэль Тельес — таково настоящее имя Тирсо де Молины — всегда будет в первую очередь служителем церкви и в конце концов откажется от карьеры драматурга) позволила Тирсо разглядеть за театральной позой фальшь и пустоту, за рассуждениями о чести — низость поступков и злокозненность помыслов, за всеобщей гармонией — компромисс и ложь. Его персонажи лгут и обманывают на каждом шагу, даже во имя благих целей — достижения счастья, любви, доброго имени. Не случайно гораздо более изобретательной и лихо закрученной интриги (а Тирсо гордился собственной изобретательностью и презирал тех, кто перерабатывал чужие сюжеты) его заботит внутренний мир его героев, их мысли и чувства, помыслы и разочарования.