Имя величайшего испанского драматурга XVII столетия Лопе де Вега — наряду с его современником и соперником по перу Мигелем де Сервантесом — более чем какое-либо другое связано в нашем восприятии с самим понятием «испанская национальная литература». Лопе — квинтэссенция испанского духа, темперамента, таланта и жизнелюбия. Его слава была поистине беспредельна, талант неисчерпаем, творческое наследие огромно и бесценно. Нет такого рода и жанра литературы, в котором «феникс гениев» (так назвал его Сервантес) не испробовал бы свои силы и не оставил бы шедевра, — любовная и духовная лирика, пасторальный и любовно-приключенческий роман, рыцарский эпос и, наконец, драматургия. Он в изобилии сочиняет веселые комедии «плаща и шпаги», суровые «драмы чести», религиозные «пьесы о святых» и аллегорические «действа о причастии», трагедии, исторические и легендарные драмы, прелестные пасторали и мифологические комедии. Лопе — истинное «чудо природы»; но испанское слово «чудо» (monstruo) — это одновременно и чудесное, и чудовищное порождение природы. В случае же с Лопе одно неотделимо от другого: не чудо ли, что Лопе, согласно легенде, написал около двух с половиной тысяч пьес (по самым скромным подсчетам их было 800), но под силу ли одному человеку создать столько? Да и всего остального — любви, горя, славы с лихвой хватило бы не на одну жизнь.

Лопе де Вега (1562–1635) родился на грани двух культурных эпох — Возрождения и барокко. Именно на стыке этих эпох и рождается великая культура Испании — ее золотой век. Расцвет культуры парадоксальным образом соседствует с закатом империи: ее величие уже не более чем декорация, скрывающая зияющие раны. Юность драматурга приходится на последний момент подлинного блеска и могущества, старость — на титанические усилия империи устоять на глиняных ногах, перед тем как рухнуть и обратиться в прах. Лопе начинает творить в атмосфере «ослепляющей и ослепительной Испании», впитав в себя и гордость могуществом своей державы, и ренессансный оптимизм по поводу неисчерпаемых возможностей думающей и творческой личности. Постепенно то, что считалось сущностью, оказывалось видимостью: могущество — слабостью; победы — поражениями; богатство — нищетой. Переменчивая судьба вслепую играет осознающим тщетность своих усилий человеком, удел которого отныне — одиночество и разочарование. Даже жизнелюбивый Лопе, раз за разом противостоящий «вывихнутому» миру, с горечью признает под конец жизни:

Эти ставшие хрестоматийными рассуждения о природе происходящих перемен будто бы нарочно придуманы для описания личной судьбы испанского драматурга. Обласканный современниками, всенародно признанный и обожаемый — мало найдется писателей, стяжавших на протяжении всей жизни славу и признание друзей, врагов (зависть — оборотная сторона славы и почета), властей, — он испытает в личной судьбе все несчастья, которые только могут выпасть на долю человека. Лопе, должно быть, лучше других ощущал трагическое несоответствие жизни внешней и внутренней, сыгранной на сцене и спрятанной за кулисами, а его редкое чувство театра, понимание сути театральной игры, без сомнения, не только связано со знанием законов сцены и теоретических трактатов древних и новых авторов, но и во многом мотивировано собственным жизненным опытом и редкой интуицией — творческой и человеческой. Какой трагически-напряженной интонацией пронизаны начальные строки уже процитированного романса из последнего романа Лопе — гениальной «Доротеи» (1630):

Как ни парадоксально, «размышления» Лопе — это прежде всего его талант, талант яркий и праздничный, его способность творить, создавая в бесконечных извивах своего «изобретательного» воображения мир более красочный и полнокровный, нежели тот, что окружает его под конец жизни. Да, этот мир подчеркнуто театрален, он весь состоит из преувеличенных жестов и слов, в нем мелькают маски и роли, кипят страсти, но он сотворен творческим замыслом поэта и драматурга, и само искусство делает его более живым. Конечно, прозрения без горечи и иронии не обходятся, но веселой горечи и веселой иронии, как в «Светских и духовных стихах лиценциата Томе де Бургильоса» и героикокомической поэме «Гатомахия» (1634):

Попытки осмыслить биографию великого драматурга начались тотчас после его смерти. Первый биограф Лопе — преданный ученик и друг Хуан Перес де Монтальбан — в скорбной и преисполненной преклонения и почитания «Посмертной славе» (Fama postuma, 1635) создал идеальный образ гениального творца и великого человека, отмеченного многими дарованиями и достоинствами. Романтически-идеализированный образ Лопе де Вега будет воссоздан после двух веков небрежения романтиками, возродившими интерес к национальной классической традиции и ее самым славным именам. В соответствии с собственными эстетическими взглядами романтическая критика обратилась к поэтическому творчеству Лопе за поисками «лирических откровений» страдающей и своевольной души художника. Идея «связать литературу с жизнью» (X. де Энтрамбасагуас) становится почти догматической установкой для всякого, кто берется за труд написать биографию испанского «чуда природы». Все именитые авторы жизнеописаний Лопе исходили из убеждения (выраженного более или менее категорично), что его поэзия и проза достоверно отражают мысли и переживания поэта. Почти полтора века этот взгляд будет определяющим. Самые авторитетные исследователи испанской литературы и театра золотого века: М. Менендес-и-Пелайо, Хьюго А. Реннерт и Америго Кастро, Амадо Алонсо и Дамасо Алонсо — все они во многом придерживались этой романтической интерпретации личности Лопе де Вега, читая вымысел как автобиографию, а излияния лирического героя как признания самого автора.

Однако воздадим должное трудам и усилиям целых поколений замечательных ученых. Кропотливое исследование литературного наследия Лопе де Вега, вглядывание в каждый поэтический образ и его дотошный анализ, публикация текстов, пристальное внимание к источникам, документам, кропотливая биографическая работа принесли немалую пользу грядущим поколениям исследователей. Среди главных плодов — найденные в 1860 году в архиве графа де Альтамира письма Лопе де Вега к герцогу Сессе, его патрону и покровителю, позволившие в конечном счете пролить свет на подлинные обстоятельства жизни испанского драматурга.

Постструктуралистская критика последней трети XX века, куда более ригористичная в своих исследовательских установках, двигалась как раз в обратном направлении, сосредоточив свое внимание на процессе «автовоображения» поэта и его многочисленных лирических «масках»: трогательный пастушок из пасторали и пылкий мавр романсов в «мавританском стиле», обожествляющий даму влюбленный из сонетов и комедий и старый греховодник и циник из бурлескной поэзии последних лет. Их портреты и «характеры» предстают порождением популярных в поэзии золотого века поэтических моделей — петраркистско-неоплатонической любовной лирики, философско-религиозной поэзии «разочарований», стилизованно-народного романсного стиха, сатирически-бурлескных «песен хулы и насмешки» — и не имеют ничего общего с духовными исканиями и переживаниями самого писателя. Для критики такого рода Лопе де Вега преимущественно блестящий поэт-стилизатор, виртуозно обыгрывающий литературные каноны, формулы и клише предшествующей и современной литературной традиции.