Невозможно без волнения входить в эти комнаты, обстановка которых вызывает одновременно и приятное удивление, и чувство удачного приспособления жизненного пространства к разнообразным потребностям хозяина, создается впечатление, что этот дом представляет собой целый мир в уменьшенном варианте.

Лопе собрал в своем доме богато изукрашенные резные буфеты и шкафы, посудные горки, серванты, шкафчики со множеством ящичков, красивые письменные приборы, сундуки и ларцы, которые отражались в зеркалах в резных рамах. Тут и там стоят вазы из цветного стекла, изящные керамические изделия из красной и белой глины, на стенах висят портреты детей Лопе, столь дорогих его сердцу, аллегорические картины кисти Франсиско Ромуло, считавшегося признанным мастером в этом жанре. В особенности интересны те картины, которые Лопе подробно описывал во многих письмах. На одной из них была изображена маленькая слабая птичка, которую преследовала стая враждебно настроенных сородичей, и эта птичка, ища спасения, укрылась около орла, распростершего крылья, чтобы ее защитить. На другой картине было изображено дерево, на ветвях которого висели щиты с гербами рода дома Кордова; корнями это дерево уходило в глубь озера, по глади которого плыл грациозный лебедь; надпись, сделанная над деревом, гласила: «Тень и покой».

Искусство вообще царило в этом доме, где Лопе так нравилось творить и где ему так нравилось видеть плоды человеческого вдохновения и человеческого гения, начиная с книг.

Из просторной прихожей можно было попасть в скромно обставленную комнату, где принимали случайных визитеров и где сейчас располагается приемный кабинет музея.

Преодолев пролет красивой лестницы, посетитель входил в рабочий кабинет драматурга. Это была главная, самая просторная комната дома, которую украшало огромное зеркало.

Но что поражало посетителя с первого взгляда, так это обилие книг, из которых сегодня можно видеть лишь несколько томов. Сам Лопе при инвентаризации своей библиотеки внес в опись более полутора тысяч книг. Особое предпочтение он отдавал историческим трудам и тем книгам, где шла речь о географии дальних стран. Он был окружен энциклопедиями, в том числе и теми, обращение к коим столь заметно ощущается в его произведениях, а именно: «Поэтический и исторический театр» Равизия Текстора и «Универсальная библиотека» Конрада Геснера. Но он собирал также книги по мифологии, произведения античных авторов. Разумеется, при его знании латыни текст «Метаморфоз» Овидия был ему доступен в оригинале, и у него было несколько различных изданий этого произведения. Но, как и его собратья по перу, он предпочитал черпать познания из области мифологии не в оригинале, а в интерпретациях произведений античных авторов, принадлежащих перу испанских поэтов, например, в таких, как «Метаморфозы Овидия» Педро де Бустаманте или «Тайная философия» Хуана Переса де Мойа в издании прославленного мадридского издателя Франсиско Санчеса. Лопе также собирал в своей библиотеке многочисленные жития святых и так называемые временники, хроники и летописи, в которых он черпал сюжеты для своих пьес.

Полы в кабинете хозяина дома, как и в других помещениях, летом были покрыты циновками из тростника, искусно сплетенными и покрытыми замысловатыми орнаментами; летом их сбрызгивали водой, и они источали приятный свежий аромат; зимой циновки заменяли шерстяными коврами. К кабинету примыкала гостиная, которую можно было увидеть отраженной в большом зеркале. Это было место, предназначавшееся для посетительниц.

В одной из стен гостиной, обставленной довольно строго и скромно, находилась дверь, завешенная великолепным гобеленом с изображением прекрасного пейзажа. Дверь вела в спальню Лопе, которую он называл своим альковом. Эта комната была одной из самых небольших в доме, одной из самых потайных и недоступных для посторонних, обставлена она была просто, даже бедно. Вся обстановка сводилась к скамеечке для молитвы, стулу и кровати с балдахином. Украшением комнаты служили распятие, кропильница из талаверского фарфора и маленькая раскрашенная статуэтка святого Иоанна. Свет проникал в спальню через расположенное под самым потолком круглое окно, выходившее к тому же на лестницу, и через второе маленькое окно, проделанное в стене напротив кровати.

Рядом со спальней располагалось помещение, бывшее символом аскетизма и отрешенности от радостей мирской жизни. Однако молельня была в его доме местом, где были собраны предметы искусства, как о том свидетельствует одно из двух составленных мэтром завещаний, в котором упомянуто не менее двадцати четырех истинных шедевров. Картины, реликварии (ковчеги с мощами святых), скульптуры, статуэтки, канделябры, церковные чаши и драгоценные дискосы — их было много, этих предметов, которые Лопе высоко ценил в силу своей набожности и которым поклонялся. Центром поклонения в молельне был святой Исидор, покровитель Мадрида; он занимал почетное место на превосходном позолоченном алтаре, созданном испанским мастером эпохи Возрождения. Окружали святого Исидора «Богородица» («Нотр-Дам-де-ла-Консепсьон»), произведение Каравахаля, «Святой Иоанн Креститель, подвергшийся усекновению головы», «Святая Катерина Сиенская», «Младенец Иисус», которого можно увидеть и сегодня. Эта молельня — место, где присутствие Лопе ощущается сильнее всего; без сомнения, он с большим пылом изливал там свои чувства, приходил в волнение от мистических предчувствий и испытывал страдания, принося покаяния, мысль о необходимости коих преследовала и терзала его в последние, очень бурные и тревожные годы жизни.

Второй этаж предназначался для детей и их кормилицы и производил впечатление благополучия и счастья, это было некое милое тайное убежище. Самая большая и самая светлая из трех комнат и сегодня хранит трогательные следы присутствия детей в доме Лопе. Вот в той колыбели из резного дерева лежала и улыбалась маленькая Фелисиана, дочь Лопе от доньи Хуаны, никогда не доставлявшая ему неприятностей. У изголовья этой колыбели были укреплены крест из самшита и святая реликвия. Словно для того, чтобы объединить все возможные средства защиты ребенка в те времена, когда детская смертность была столь высока, в этой комнате поместили занятный символ, свидетельствующий о том, что Лопе и его домочадцы были не чужды языческих предрассудков: на красивом детском стульчике можно по сей день видеть бледно-голубую ленту, к которой прикреплены разные предметы — обереги, якобы обладающие особой силой, способной защитить человека от всяческих напастей: различные бубенчики-колокольчики из коралла или из дерева, в основном из древесины каштана или смоковницы; считалось, что веселое позвякивание этих оберегов забавляло детей и в то же время отводило от них беду.

Через красивое окно детской можно было увидеть сад.

Ежедневно хозяин дома приходил в столь дорогой его сердцу сад, даривший его поэтическому вдохновению, как он говорил сам, «квинтэссенцию ароматов плодов и цветов, сладостное впечатление от их созерцания». Этот сад, с одной стороны ограниченный стеной монастыря ордена иезуитов, возведенного по приказу герцога Лерма, был воплощением чистой поэзии. Кстати, монастырь, соседствующий с домом Лопе, был посвящен святому Франциску Борджиа. Глубокая вера в Бога не лишала Лопе ясности ума и трезвости взгляда на стремление ордена иезуитов «завоевать дополнительное пространство», и он без обиняков высказал свои опасения в одном из писем, адресованных его господину и покровителю герцогу Сессе: «До сих пор святые отцы не конфисковали наш дом, но они пытаются расширить свои владения, и следует помнить, что редки случаи, когда они не достигают своей цели».

Однако ничего подобного не случилось, и Лопе день за днем мог предаваться своей страсти к растениям и цветам. Увлечение садоводством было столь сильным, что он даже изучал искусство устройства садов, столь процветавшее в эпоху Возрождения, о чем можно судить после знакомства с драгоценным свидетельством на сей счет, каковым является для нас его комедия «Не все птицы — соловьи». Скромные размеры сада не позволяли ему на практике проявлять свои познания, так что он находил им применение в поэзии. Однако и у себя в саду он с большой фантазией создавал композиции из кустарников и деревьев, овощей и цветов. Из всех цветов Лопе отдавал предпочтение тюльпанам. В то время тюльпаны выращивали в Нидерландах, особенно в окрестностях Дордрехта и Монса, богатые и знатные коллекционировали луковицы тюльпанов словно драгоценные камни, эти луковицы ценились буквально на вес золота по всей Европе. Благодаря своему другу, гуманисту Эммануэлю Суэйро, не упускавшему ни одной оказии, дабы прислать ему луковицы тюльпанов, Лопе мог удовлетворять свою страсть к этим цветам.