Лопе, польщенный и успокоенный сознанием того, что его пьесы будут представлены зрителю, писал для театров Валенсии, а также и для театров Мадрида, так как Гаспар де Поррес постоянно посылал к нему своих доверенных лиц, привозивших в столицу свеженаписанные пьесы; он также писал и для директоров других трупп, ибо они, узнав о его пребывании в Валенсии, устремились туда, чтобы выпросить у него новые произведения.

Надо сказать, что многие труппы бродячих актеров задерживались в Валенсии надолго, устраивая настоящие «театральные сезоны» и, разумеется, включая в свой репертуар и пьесы того, кого они называли Великим Мадридцем. Так, например, известная труппа Кироса пробыла в Валенсии с января по июнь 1589 года.

Под нескончаемым потоком заказов поэтический дар Лопе становился все мощнее, избавившись от мучивших его кошмаров и страхов, он с успехом «ковал свои доспехи», а именно оттачивал мастерство профессионального писателя. Можно с уверенностью утверждать, что именно в Валенсии заговорило его призвание литератора, которое и сделало Лопе настоящим писателем-профессионалом, способным заработать своим пером. Доходы Лопе, в основном состоявшие из гонораров за пьесы, служили хорошим дополнением к ренте, приносимой немалым приданым Изабеллы де Урбина, а потому Лопе с женой жили в Валенсии на широкую ногу.

Материальное благополучие, отсутствие всяческих душевных и телесных мук (еще недавно переживавшихся с такой воистину театральной зрелищностью) позволили уму и таланту Лопе достичь полного расцвета. Можно сказать, что в жизни Лопе наступила некая пауза, когда он ненадолго забыл о подвигах и приключениях, о переживаниях, злоключениях и несчастьях, преследовавших его по пятам, о боли, причиняемой обманутыми надеждами, чтобы предаться творчеству и воплотить все пережитое в своих произведениях. Теперь он мог в свое удовольствие предаваться игре воображения, не будучи связанным по рукам и ногам законами единства времени и места. Все, что люди называют радостями жизни, любовью, увлечениями, горем, страстями, — все для него мгновенно превращалось в идеи, которые он перелагал на язык поэзии; вместо того чтобы переживать чувства, он их выражал, вместо того чтобы позволить чувствам поглотить себя, он забавлялся, глядя на них со стороны, чтобы превратить в объект сценического действа, короче говоря, он превращал их в драму, в театральную пьесу. И именно в этом достиг своего истинного уровня, и мы увидели, как проступают черты гения-творца, которому предстояло найти свой путь, только пройдя через жернова (кстати, им же самим в основном и созданные) театра, заслужившего названия народного.

Сколь ни бесспорны были заслуги Лопе как поэта-лирика, нет никаких сомнений в том, что на вершину славы его вознесли пьесы, покорившие всех безудержной веселостью и сдержанной серьезностью, и эти полнейшие противоположности сосуществовали в его пьесах в гармоничном единстве. Действительно, как мы увидим позднее, драматургические произведения Лопе породят невиданный до сих пор феномен: полное единодушие в приятии его пьес, ибо публика станет их пленницей, потому что Лопе удалось противопоставить догме о непременном наличии непонятного и пугающего вдохновения, без которого якобы невозможно создать произведение литературы, бесконечную легкость и непринужденность живой речи, яркий блеск изысканного слога, откровенность, чистосердечность, искренность. Он сумел открыть тайну, состоящую в том, чтобы в должной пропорции представить на суд публики смесь забавных историй, почти анекдотов, и подлинных исторических фактов, смесь, в которой в соответствующих дозах представлены рассказы о подвигах и доблести и о простых человеческих чувствах, о заурядном и возвышенном; точно так же он сумел соединить истину с мечтой, поэтическое волнение с парадоксальными поступками, порожденными требованиями чести. Именно в этой восторженной экзальтации, именно в этом неистовом и безудержном вдохновении, что ощущаются в драматических произведениях Лопе, написанных даже в самом начале его карьеры, и заключается главная ценность его творчества, да и вообще всей его жизни, жизни человека, подвластного всем тем страстям, которым впоследствии он заставил подчиниться всех своих героев.

Трудно сказать, ощутила ли валенсианская публика скрытую мощь таланта Лопе, почувствовала ли она, что он не только услышал некий тайный зов, но и ответил на него, дабы удовлетворить содержавшуюся в этом призыве мольбу, поняла ли, что он заставил свое увлечение вызреть и сформироваться, а затем придал ему форму, облагородил и довел до совершенства. Если по прошествии нескольких столетий найти ответ на подобные вопросы и затруднительно, то все же можно сказать, что в этой счастливой встрече, предопределенной Провидением, была взаимная необходимость, ибо в результате подобных встреч каждая сторона получает столько же, сколько отдает. Лопе принял валенсианскую свободу с восторгом, и этот восторг возник у него от сознания того, что и сам он тогда менялся. Именно публика, посещавшая представления его пьес в Валенсии, позволила ему заложить основы того театра, который станут именовать «Новым театром Золотого века» и который лет десять спустя именно благодаря Лопе обретет тот облик, что известен нам сегодня.

Итак, Лопе был для Валенсии неким маяком культурной жизни, и был он таковым не только для людей образованных, он также пользовался огромной популярностью у простолюдинов, и эта популярность была сродни поклонению. В этом городе, куда он прибыл как человек гонимый, как осужденный на позор изгнания, он стал объектом обожествления — и в результате появилась воистину богохульная версия символа веры, сильно встревожившая святую инквизицию, ведь она звучала следующим образом: «Верую в Лопе де Вега, всемогущего поэта земли и неба». Итак, жители Валенсии во многом и весьма существенно поспособствовали созданию той богатой агиографии[4] Лопе де Вега, которая впоследствии будет обильно пополняться. Они, вписавшие в эту агиографию первые строки, остались верны своей сердечной привязанности, ибо гораздо позже, в 1631 году, за четыре года до смерти Лопе, представили доказательства того, что боготворят его, о чем свидетельствует книга Мигеля Сорольи под названием «Приятное времяпрепровождение муз Турии», открывающаяся вступительным словом этих божественных созданий. Первыми берут слово мадридские наяды, обитающие в Мансанаресе. «Да сохранит и защитит вас Аполлон на долгие годы!» — восклицают они, обращаясь к своим подругам, обитающим в водах Турии, реки, протекающей через Валенсию, а те им отвечают: «Да сохранит и защитит вас Лопе, ибо он и есть сам Аполлон!»

Лопе не был неблагодарным и много раз высказывал, сколь сильную привязанность испытывает к Валенсии, но однако же, пребывая в атмосфере всеобщего признания, никогда не забывал о Мадриде и предпринял множество шагов, чтобы вернуться туда, даже обращался с просьбой о помиловании к дону Фернандо де Вега-и-Фонсеке, председателю Совета Индий, которому направил длинное послание, состоявшее из многих терцетов, и просил он лишь об одном: о снятии запрета на проживание в Мадриде. Лопе знал, что только Мадрид, дарующий человеку бесконечное количество возможностей, мог способствовать осуществлению всех его надежд, исполнению его самых сокровенных желаний. Вот почему, как только завершились два года, в течение которых ему запрещалось появляться на территории королевства Кастилия, весной 1590 года Лопе замыслил распрощаться с Валенсией и оказаться поближе к Мадриду, одновременно подчиняясь запрету не приближаться к нему менее чем на пять лье. Весьма возможно, что, покидая Валенсию, Лопе в глубине души испытал удовлетворение от сознания того, что часть его надежд уже исполнилась. Прощаясь с Валенсией, он не испытывал грусти и печали, ибо его приводила в восторг мысль о том, что вскоре он будет «топтать землю Кастилии». Вот в таком расположении духа вместе с женой он отправился в Толедо.