Солнце медленно сползает по ясному холодному небосклону к горизонту.
Шумит партизанский лагерь: раздаются голоса людей, ржут лошади, равномерно шаркает по мороженному берёзовому полену пила, звякает топор, слышится ещё какой-то непонятный металлический скрежет, словно по ржавому рельсу грубым напильником провели… Коротко, заунывно вздохнула и тут же, будто чего-то испугалась, умолкла гармошка.
У толстой сосны стоят Тихон и Таня. Она тоже сильно изменилась того, как попала в отряд, — повзрослела, обрела уверенность… Вот и сейчас она вся наполнена жизнью, глаза счастливые. А рядом берёзки — молодые, стройные, скромные девушки молчаливо собрались стайкой в тесный кружок. Замёрзли бедняжки в лёгоньких беленьких платьицах.
А чуть поодаль тёмные ветки густого кустарника на фоне бело-голубого снежного покрова кажутся причудливой паутиной.
Но Тихон, как и все влюблённые, не способен наблюдать и анализировать. Он до краёв наполнен сомнениями, тревогами и смутной радостью.
Сегодня ночью, окончательно измученный, он твёрдо решил объясниться. Пусть будет, что будет, — или пан или пропал! А Таня всё давно поняла, ей радостно и страшно.
— Тиша, что ты надулся, как индюк? — спрашивает она, стараясь казаться равнодушной.
Тихон вздрогнул:
— Чего придумала!
Он хочет сказать те значительные, важные слова, но губы будто склеились, и Таня окончательно захватывает инициативу.
— Тиша, — просит она, — расскажи, как вы с Сашей вчера троих фрицев уложили.
Тихон замер. Напоминание о Саше пулей ударяет его в грудь. Славный паренёк Сашок, любит он и Тихона и Таню. Они с Таней друзья, учились в одном классе, вместе увлекаются музыкой, всё о чём-то шепчутся…
— Тиша, что ты сегодня какой-то…
— Ну, какой? — с болью спрашивает он.
— Не такой какой-то: всё молчишь. Ну, расскажи, пожалуйста, как вы их поймали. С другими говоришь — не остановишь, а со мной молчишь. Почему это?
Таня мягко издевается. Она видит и понимает его состояние. В ней проснулась женщина — не может она отказать себе в удовольствии продлить наслаждение, которое она испытывает от сознания своей силы над Тихоном. Он любит её, и это так приятно и хорошо, что вызывает в ней лёгкое волнение. И сейчас ей нужно что-то говорить, чтоб не выдать себя.
— Опять ты молчишь, — с укором произносит она.
— Да чего говорить, не поймали мы их. Просто шли с Сашком, а они едут на мотоцикле. Пьяные, орут в три глотки. В гостях, видно, бывали. Сашок врубил тому, что за рулём сидел. Мотоцикл — вверх тормашками, фашисты разлетелись по дороге и лежат, как глухари. Мы тоже лежим… минуту, другую… Они не шевелятся. «Пойдём», — позвал я Сашу, а в это время один закопошился и поднимается. Потом второй…
— А кто их?
— Сашок.
— А почему не ты? — прошептала Таня.
— Он молодой, пусть тренируется, — с обидой ответил Тихон.
Таня посмотрела на Тихона ласково, и он почувствовал, как тёплая волна счастья захватила его. Он крепко взял её руку, пожал и отпустил тут же. И вдруг в каком-то необъяснимом порыве горячо зашептал:
— Таня, Танечка! Снегурочка моя милая!
Но в её остановившихся глазах погас свет. Она удивлённо и испуганно посмотрела на Тихона, как-то сразу сникла и, озябшая, беззащитно нежная, умоляюще проговорила:
— Не нужно.
— Почему? — задохнувшись, спросил он и увидел, как помрачнело её лицо.
Она тревожно затихла, не ответила, отдёрнула руку и, повернувшись, медленно пошла от него по узенькой снежной тропинке.
— Таня! Танечка!
Тихон догнал её и неловко взял за плечи.
— Отстань!
Она повернула к нему строгое, напряжённое лицо, и столько горя, злобы увидел Тихон, что у него защемило в груди.
— Танечка, что с тобой?
— Что тебе нужно?
Перед Тихоном было чужое, незнакомое лицо.
— Почему ты так? — вымолвил он, и сам не узнал своего голоса. — Разве я обидел тебя? Я люблю! Я не могу жить без тебя, я дышу только тобой! Танечка! Родная моя!
Он говорил уже не думая, слова лились, как вода, пробившая, наконец, преграду. Он не выбирал их и не руководил собой.
— Ну, что ты смотришь? Не веришь? Люблю! Сам не знаю, что со мною стало. Люблю и всё! Исстрадался весь! Места себе не нахожу! Вот — видишь?
Таня увидела, почувствовала правду, и радость, живая и непобедимая, овладевала ею, взгляд опять потеплел. Она неуверенно и смущённо пожала ему руку, беспокойно-вопросительно подняла глаза, будто оценивая, можно ли в нём в тяжёлую минуту найти защиту.
Но вдруг опять по лицу пробежала мрачная тень.
— Не нужно, Тиша, не говори ничего!
— Почему?
— Нельзя!
— Но я люблю тебя! Люблю! Ангел ты мой ненаглядный!
— Не нужно, не хочу!
— Танечка!
— Не могу я!
Он смотрел в её по-детски наивное, доброе лицо и не замечал в нём той решительности, которая была в голосе. Он понял: что-то мучит её, какое-то горе или опасность, а он лезет со своими чувствами. Тихону стало стыдно, жаль и её, и себя… Он слышал частое дыхание Тани. И вдруг, не отдавая себе отчёта, обнял её и прижал к себе. Она сникла, не противясь, мягкая, бессильная и… равнодушная. Крупные слёзы бежали по щекам, падали на полушубок, но Тихон ничего не видел.
— Танечка, на всю жизнь! Ты поверь мне. Я так люблю тебя!
И замер. Ждёт.
Но она не ответила. Только плечи слегка вздрогнули.
Он ещё крепче прижал её к себе и в какой-то миг почувствовал, как она вся напряглась, устремилась к нему.
Всего один миг, который порой человеку не может заменить целая вечность. Улетучились сомнения — она любит! Но что-то тревожит её.
— Что с тобой, глазёнушка моя голубенькая? Скажи мне, что с тобой, ясноглазочка моя? Может, кто обидел?
Таня положила голову ему на плечо и смотрела влюблёнными глазами.
Тихон задохнулся от счастья, затих и долго, долго, будто изучая, не отводил взгляда от её лица.
Таня немного успокоилась и сказала, мучительно подбирая слова:
— Ты хороший. Ты даже сам не знаешь, какой ты хороший!
— Танечка!
— Подожди. Ты думаешь… Я знаю… Верю… Нет, не то! Я тоже люблю тебя! Как-то сразу полюбила, как ты… Но я не могу, не имею права!
— Почему? — простонал Тихон.
— Хорошо, я скажу тебе, но… этот разговор у нас будет последним.
— Да что с тобой? Какая-то ты…
— Какая?
— Не знаю я, не могу понять.
— Хорошо, — решительно сказала Таня, — сейчас будешь знать. Ты видел старшего лейтенанта Гердера, следователя гестапо?
— Знаком с ним…
— Ну вот. Недавно он пришёл к нам домой… Я была одна… Начал приставать…
Таня вопросительно посмотрела на Тихона Он молчал, но взгляд его выражал вопрос. И она слабым голосом продолжала:
— Он ударил меня по голове… Я потеряла сознание… Ничего не помнила…
— Ну! — Тихон даже привстал на носках.
— И всё, — тихо ответила Таня. — В эту же ночь я ушла в отряд. Вот…
Тихона объял гнев, он не мог промолвить ни слова. А она, взволнованная и решительная, с вызовом смотрела на него.
Он продолжал стоять, ни на что не реагируя.
Тогда Таня, пытаясь подавить горькую улыбку и сдерживая подступившие слёзы, медленно пошла к лагерю.
Тихон не заметил её ухода.
И только тогда, когда Таня ушла уже далеко, он бросился за ней. Тихон бежал быстро, как ветер, она была нужна ему сейчас же, немедленно, иначе могло разрушиться всё, разрушиться так, что уже никогда потом нельзя поправить.
И он догнал её. Задохнувшись от быстрого бега и волнения, выпалил:
— Это ничего не значит! Теперь я люблю тебя ещё больше! Ты мой ангел небесный! Родная моя, единственная, самая чистая и прекрасная!
Она смотрела испуганно, но радость светилась в её глазах.
— Танечка, — отвечая на её взгляд, тихо и почти спокойно сказал Тихон, — поверь, я убью его!
Наташа
Когда Наташа и комендант скрылись за дверью особняка, полицай Мишка-Козырь сказал Виктору:
