— Может быть, и так. Но этому большинству нечего было терять! — Николай даже встал от волнения.

— Понятно, господин Крылов, вы есть классовый враг советской России и понимаете, что мы воюем не с русским народом, а с коммунистами.

— Мне очень приятно, господин майор, что вы это понимаете. Но многие, к сожалению, думают, что русские и коммунисты — это одно и то же.

— Да, в этом очень много правды, — задумчиво сказал Демель, — и это очень прискорбно. Да, да, многие так думают.

«Не многие, а — все! — злорадно подумал Николай. — Потому что это правда!»

Демель умолк, и только чёрные глаза жёстко сверлили этого странного русского. Ни страха, ни подобострастия он в нём не заметил. «А ты не так глуп, как показался вначале, — подумал Демель. — Эти твои «так точно» и преданный солдатский взгляд — либо результат хорошего воинского воспитания, либо отличная игра. Пожалуй, первое всё-таки вернее…»

— Однако вы ведёте себя смело. Ваши заявления похожи на тонкую большевистскую пропаганду.

— Агитировать начальника гестапо?! — искренне удивился Николай. — Разве у меня из миллиона был бы хоть один шанс? Это было бы сверхглупо!

Демель весело рассмеялся:

— Пожалуй, вы правы. Это был бы пустой номер.

— Так точно! — с готовностью ответил Николай.

Демелю понравился капитан Крылов. Чувствовались в нём эдакая нетронутая человеческая сила, достоинство и смелость. «Побольше бы таких партнёров, и наши успехи не выглядели бы так призрачно», — подумал начальник гестапо и с интересом уставился на Николая.

— Мне очень хочется задать вам ещё только один вопрос, но сразу предупреждаю — говорить нужно только то, что вы действительно думаете, иначе вопрос не имеет никакого смысла.

— Я отвечу правду.

— Кому достанется победа в этой войне?

— Победят русские, — не задумываясь, тихо ответил Николай.

— Русские? — Демель резко встал.

— Так точно! — ответил Николай.

Они стояли и напряжённо смотрели друг на друга. Демель не ожидал такого категорического ответа, он даже немного растерялся и не сразу нашёлся, как вести себя дальше, — благодарить этого смелого русского капитана за откровенность или наказать за неверие в светлое будущее Германии.

Молчание было коротким, но очень тягостным для обоих. Наконец Демель раздражённо спросил:

— Если вы так считаете, то какого же чёрта, извините меня, пришли к нам?

— Разве у меня был выбор?

«Логично», — подумал Демель, уселся опять в кресло, пробежался пару раз пальцами по крышке стола, почти успокоился и сдержанно спросил:

— А почему вы так уверены в неблагоприятном исходе войны для немцев? Можете ответить? Но только опять правду!

— Могу!

— Прошу!

— У вас воюет армия. Хорошо организованная, дисциплинированная, самая сильная, но только армия.

— Так, — утвердительно сказал Демель.

— А у русских воюет весь народ! — продолжал Николай.

— Так, — опять произнёс Демель и умолк. Отрешённый взгляд скользил мимо собеседника. Живой блеск в его глазах померк. «Не нравится», — подумал Николай, но тут же, смягчая обстановку, любезно сказал:

— Это только моё личное мнение. Я могу и ошибиться. И потом, господин майор, ненависть, которую я питаю ко всему советскому, не лучший советчик в моих суждениях.

— Не нужно, — устало сказал Демель. — Я благодарю вас за откровенность, но мне на будущее хочется дать вам один очень важный совет: не будьте с другими таким открытым — вас не каждый правильно поймёт.

— Благодарю вас, господин майор, я буду осторожней, — от души сказал Николай.

— Вы здраво смотрите на вещи и хорошо разбираетесь в обстановке — это делает вам честь. Но, несмотря на мои симпатии, я должен задать вам вопросы по существу: каким образом вам удалось избегнуть расстрела и перейти линию фронта?

«С этого нужно было начинать», — подумал Николай и начал неторопливо, подробно рассказывать об обстоятельствах побега из тюрьмы.

Демель слушал его, не перебивая.

Николай перешёл к событиям на фронте, рассказал в лицах эпизод его знакомства с генералом Теске.

При упоминании имени генерала Демель оживился:

— Генрих Теске! Культурнейший, благороднейший человек! Это немец старинной закваски! — И, прочитав подписанную генералом бумагу, улыбнулся: — Узнаю старину. Только он и мог так написать — просто и ясно.

Чёрные глаза Демеля опять засветились:

— Как себя чувствовал генерал? Постарел?

— Он бодр, полон сил и энергии.

— Очень рад за него, — сказал майор, но, будто опомнившись, сменил тему и проговорил сурово:

— На первый раз достаточно. Я не буду возражать против вашей кандидатуры. Но имейте в виду, мы всё будем проверять, и очень серьёзно.

Николай кивнул головой и подумал:

«Ничего другого мы от вас и не ожидали».

В кабинете военного коменданта прежде всего лез в глаза огромный написанный маслом портрет Адольфа Гитлера. Это произведение изобразительного искусства принадлежало кисти местного художника-самоучки, великодушно подарившего фюреру глупые, оловянные глаза и несообразно большую с размером лица лихую косую чёлку. Кроме того, шутник-живописец сумел каким-то незаметным мазком сделать невыразительную физиономию Гитлера похожей одновременно на потрёпанное, серое от бессонницы лицо распутной женщины и на распухшего базарного пьяницу.

Эта картина всегда приводила в смятение эстетические вкусы майора Демеля.

Через день после трагической кампании под деревушкой Медведевкой он вошёл в кабинет и, не отрывая глаз от портрета, брезгливо сказал:

— Послушай, Ганс, это меня шокирует, приводит в уныние, бесит!

— Не капризничай, Франц, портрет как портрет, правда, чуть аляповатый, но не хуже, чем многие другие. Не надоело тебе твердить каждый раз одно и то же?

— Хорошо, не буду! Тем более, что ты всё равно останешься при своём мнении: глаза, нос, чёлка есть — значит, это наш любимый фюрер!

Невысокий, худощавый, с приятным живым лицом, в новом чёрном мундире, майор Демель был полной противоположностью Гансу Шварцу — крепкому, ладно сбитому, выше среднего роста блондину с белёсыми, невыразительными глазами и светло-рыжими густыми бровями.

Демель прошёлся по кабинету, рассеянно посмотрел в окно и сел напротив коменданта так, что портрет Гитлера стал ему не виден. Он был сильно взволнован:

— Мне не нравится вся эта история, Ганс. Тебе не кажется, что нас водят за нос? Пора кончать с полумерами!

— Не нужно усложнять, Франц. Всё значительно проще. Война! Сегодня они нас — завтра мы их!

— Интересно ты рассуждаешь!

— Не нравится?

— Наоборот, я просто преклоняюсь перед твоими талантами.

— Что ты имеешь в виду? — чувствуя подлог, спросил Шварц.

— Твой доклад группенфюреру.

— Разве плохо?

— Отлично! Ты окончательно убедил меня, что не обязательно хорошо делать свою работу — это не самое главное. Нужно уметь доложить! Немного слёз по поводу ужасных обстоятельств, чуть-чуть неотразимой скромности, кучу обещаний, произнесённых с пафосом, — и всё в порядке. Ты почти герой, хотя всем ясно, что ты угробил сотню солдат и бесславно провалил операцию.

— Ну, ты уже переступаешь все границы! Я выполнял приказ, а обстановка изменилась не по нашей воле и вине. Мы шли по ложному пути. Разве в этом виноват только я? Ты виноват не меньше! У тебя, мой друг, странный беспокойный характер — ты всё усложняешь, сомневаешься, чего-то ищешь. А зачем? К чему это может привести? Только к неприятностям!

— А ты всё упрощаешь, принимаешь мир таким, каким он тебе больше подходит, и я тебе от души завидую. Всё всегда у тебя хорошо! Вокруг тебя всё так же чисто и ясно, как в глазах твоей прелестной Наташи.

— А хороша, не правда ли?

— Я не об этом.

— А ты ответь всё-таки.

— Позже. Я хочу понять, как ты ухитряешься что-то делать, а мозг твой в это время отдыхает?