— Твой отец помогал ему? — Ее это заинтересовало.

— Ja. — И, чувствуя на себе иронический взгляд Робби, поспешил добавить: — Первые годы, конечно. Потом старина Филипп и сам встал на ноги, начал получать стипендию и все такое. В прошлом году, по окончании, ему пришло приглашение от двух заокеанских университетов.

— Почему же он не уехал? Тем более что он цветной.

— Хотел поработать здесь, врачом при больнице. Думаю, в будущем году уедет. Но на этот счет он не распространяется. Странный малый. Я его еще мальчишкой знал, вот таким, а до сих пор не разберу, что им движет.

— Он и ведет себя как личность, — сказала Элизабет. Она откинулась на спинку кресла, глядя на затухающий огонь. — Робби, ты бы подбросил нам дров в камин.

Санитарки опустили боковые стенки кроватки, лязгнуло железо. Как дверь в тюрьме. Что ж, подумал Деон, эти детишки здесь и вправду как заключенные. Иные даже лежат, привязанные за руки и за ноги.

Фигуры в масках, точно процессия монахов-капуцинов из средневековой мистерии, прошествовали к первой кровати. Ребенок, девочка, испугалась, принялась плакать. Заплакала не от боли, а просто испугалась их.

Врач-стажер, тоже в марлевой повязке, докладывал профессору Снаймену. Из-за шума в палате его было плохо слышно. Деон уловил что-то насчет «двадцати процентов». Он перестал вслушиваться в комментарии и оглянулся вокруг. Накануне вечером Филипп провел его по палатам, показал пациентов, которых ему предстояло принять. Пятьдесят пять — по девять в каждом блоке и еще один, новенький; возраст — от двух месяцев до двенадцати лет. Все с термическими ожогами: ожоги кипятком, ожоги горячим чаем, ожоги открытым огнем, ожоги от неосторожного обращения с примусом. Степень ожогов? Ребенок, которым мать защитилась от горящей керосиновой лампы, брошенной в нее мужем. Глубокие ожоги на правой ноге и руке, степень четвертая, пораженные конечности подлежат ампутации.

Процессия двинулась дальше.

Мальчик семи лет — не лежит, держится за свинку кровати, ноги и руки согнуты, как у старика. Тихо повторяет одно и то же:

— Хочу домой. Где моя мама? — И снова: — Хочу домой. Где моя мама?

Деон посмотрел на ребенка почти со злостью. Домой! Это там их жгут как грешников в пекле, а он тянет свое: «Хочу домой». Матери заслоняются ими, чтобы спасти себя, а они знают одно: «Где моя мама?» Что они, мотылькам, летящим на огонь, подобны — те же инстинкты и ничего более?

Как это Филипп сказал? «Если б ты пожил, как я, в Шестом округе, тебя бы это не поразило». Спальня, столовая, кухня, гостиная, классная, детская — все в одной комнате. Семеро детей в одной комнате. Любовь и смех, голод и игры, сопли, слезы (и кипящая вода) — все в одной комнате.

Процессия двинулась дальше. Наиболее интересные случаи. Прошу внимания. Мы рассматриваем их с чисто медицинской точки зрения — больше ничего не принимаем в расчет. Сосредоточимся на методике лечения. Внутривенное вливание плазмы, крови; соли в растворах; промывание области ожога; асептические сыворотки; удаление некротических участков и пересадка кожи. После этого ребенка отправляют домой. Домой, в одну комнату.

Следующий бокс — с металлическим лязгом открываются и закрываются боковые стенки кроваток.

— А это, черт возьми, что такое? — Голос профессора Снаймена срывается на что-то среднее между возгласом ужаса и возмущенным окриком.

Маленький мальчик, привязанный к кровати за ручки и ножки, лежит на спине. Вся грудь в больших пузырях, но некоторые проколоты, кожа здесь съежилась, обнажив красное мясо. Вся поверхность ожога покрыта чем-то густым и желтым.

— Кипящий чай, — произносит врач-стажер из-под марлевой повязки. — Ребенок поступил сегодня ночью, сэр. Мать, пытаясь оказать первую помощь, полила поверхность ожога сгущенным молоком.

— Почему поверхность не обработана? — спросил Снаймен. — Выходят, я зря терял время, составляя методику первой помощи? — Это было произнесено зловеще и относилось ко всем и ни к кому.

Деон пролистал конспекты еще накануне, готовясь заступить на дежурство: «В приемном покое больного выводят из шокового состояния путем вливания плазмы, крови, физиологического раствора и пятипроцентного раствора глюкозы. Объем жидкости устанавливается по формуле с учетом веса больного и распространенности ожога. После того как больной выведен из шокового состояния, его транспортируют в операционную, где удаляют отслаивающийся эпидермис. Вся обожженная поверхность очищается, обмывается теплой водой с мыльной эмульсией, покрывается асептической повязкой со стерильным вазелином».

— Почему раневая поверхность у этого ребенка не обработана? — повторил Снаймен свой вопрос.

Свита переминалась с ноги на ногу. Никто не смел поднять на него глаза. Врач-стажер кашлянул.

— Видите ли, сэр… — Он никак не решался продолжить. — Я как раз собирался сообщить вам и попросить совета. Но мы здесь так закрутились, у меня просто не было времени доложить вам.

Снаймен холодно взглянул на него.

— Вы, стало быть, заняты больше моего, Джон? Вот ведь я нашел время поговорить с вами.

— Да, сер. Прошу прощения, сэр. — Врач-стажер, высокий и очень худой, наклонил голову, как бы выражая полную покорность и готовность понести любое наказание. — Но видите ли, сейчас просто засилье с ожогами. Еще этот дождь зарядил и… пока холода не кончатся… У вас четырнадцать человек поступило за два дня.

Ну и язык, точно фермер с дальнего карру,[8] подумал Деон. Коли дождик пуще, так и нива гуще.

Врач-стажер показал на один из неудаленных пузырей:

— Понимаете, сер, когда пузырь остается нетронутым, меньше обезвоживается организм.

Снаймен нахмурился.

— Это еще что?

— Филипп Дэвидс провел вместе со мной кое-какие исследования. — Полоска лба, не закрытая марлевой повязкой, запылала от волнения. — Мы сделали несколько присосков и наложили их там, где было можно, на пузыри. Все, что вышло из пузырей, слили в тубы. А потом взвесили жидкость, вышедшую из удаленных и неудаленных пузырей. Мы ровно сутки экспериментировали.

— Ну и что вы обнаружили?

— В среднем, если удалять пузыри, организм теряет в три раза больше жидкости, чем если их сохранять.

— Число опытов?

Стажер оглянулся, как бы ища поддержки, и сник.

— К сожалению, Дэвидс вынужден был уйти, его отозвали в гинекологическое отделение, сэр. Но я полагаю, он исследовал не менее тридцати случаев.

— Звучит убедительно, Джон. Ну и что, вы полагаете, следует изменить методику лечения?

Стоявшие вокруг профессора зашевелились — напряжение исчезло. Старик заинтересовался. Значит, громов и молний не будет. Непостижимо.

— Сэр, вся суть в том, что чистка ожоговой поверхности не способствует снятию шока. Практически это чертовски увеличивает шоковое состояние.

Послышался нерешительный смешок.

— Прошу прощения, — сказал врач-стажер, — я хотел сказать, резко увеличивает шоковое состояние. И я уверен, болезненных ощущений будет меньше и число летальных исходов сократится, если мы не станем удалять пузыри и отслаивающийся эпидермис.

— А как насчет сгущенного молока? — Снаймен приподнял бровь.

— И сгущенное молоко тоже, — в тон ему отвечал стажер.

Снаймен задумчиво кивнул, он размышлял.

Почему же никто не подумал об этом раньше? — изумился Деон. Так очевидно. Он с восхищением посмотрел на профессора: как он умеет схватывать все новое и принимать его, пусть даже вопреки собственным устоявшимся воззрениям. Вот он, великий врач: результат, истина для него превыше всего.

Главное — медицина, а все остальное — побоку. Исцеляй больного — не тебе думать, что привело его сюда.

— У них столько печали в глазах, — сказала какая-то женщина рядом, и у нее самой в голосе была печаль.

Деон бросил на нее взгляд, взбешенный тем, что даже здесь не дают сосредоточиться на чисто медицинских проблемах.