НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ[1]

— Профессор Барнард, почему вы назвали роман именно так — «Нежелательные элементы»?

— Потому что самим названием я хотел привлечь внимание к тому, что считаю в романе самым важным, — к существованию в нашей стране групп людей, которые в сяду различных причин стали действительно нежелательными. Общество относится к ним так, будто их вовсе не существует. Никто не рискует даже обращать внимание на их нужды и страдания… Это хорошо знакомо мне и как врачу и как южноафриканцу. Я не могу молчать и поэтому выступил против дискриминации.

— Вы, вероятно, имеете в виду расовую дискриминацию в Южно-Африканской Республике?

— Да, но и не только ее. Гораздо больше людей, чем вы думаете, становятся «нежелательными элементами». В семье, где они родились, в обществе, в котором живут, не говоря уже о больших расовых группах, страдающих от известной вам дискриминации. Все они персонажи моего романа. Ответственность за это, я считаю, целиком несет общество.

— Мысль настолько схожая с рассуждениями центрального персонажа вашего романа, что позвольте спросить: не вы ли и есть доктор Деон ван дер Риет? Он молод, талантлив, да это же ваш портрет! Таким вы себя видите?

— Возможно, у нас есть кое-что общее, однако ван дер Риет не моя копия. Если он и походит на меня, так в том смысле, что думает о жизни, как и я.

— Что же думаете о жизни вы?

— Будем лучше говорить о жизни доктора ван дер Риета. Многие читатели спрашивают меня, почему в конце романа этот человек, питавший столь смелые надежды я отправившийся, как во сне, в погоню за самим собой, в итоге вернулся в клинику к своим больным. Безусловно, потому, что он понял: единственное счастье врача — лечить людей.

— Но не становится ли и ван дер Риет «нежелательным элементом»?

— Похоже на то. Видите ли, в жизни, возможно, никогда не следует переходить определенную черту, если не хочешь быть нежелательным.

— О ком вы говорите, о свое или своем герое?

— В определенной мере, думаю, это касается и меня. В некоторых ситуациях.

— В каких ситуациях? Вы рассуждаете сейчас как врач или как человек определенных политических взглядов?

— Я имею в виду все аспекты моей общественной жизни — в сфере медицины, в сфере политики, даже в сфере чисто дружеских отношений, по крайней мере, тех, которые у меня были, пока я не стал «нежелательным элементом».

— Вы хотите сказать, что, занявшись политикой, восстановили против себя многих на родине?

— Прежде всего хочу подчеркнуть: я никогда не «занимался политикой», я выражал свои взгляды, на что имею полное право гражданина. Но именно этого мне и не простили. Надо понять и ситуацию в данном случае. Сделав первую в мире операцию по пересадке сердца человеку — простите меня за хвастовство, но ведь это факт, — я неожиданно вывел ЮАР на первое место в мире в области хирургии сердца. В несколько дней меня превратили в национального героя, в маленького национального героя… А потом вдруг выяснилось, что «герой» не во всем соответствует тому, каким его хотели бы видеть — соглашающимся со всеми и во всем…

— Но вернемся к расовой дискриминации в вашей стране. Расскажите о проявлениях апартеида в медицинской среде.

— Это возмутительная вещь, хотя в больницах и нет всеобъемлющей дискриминации, а лишь мелкие дискриминационные факты и явления, но тем более невыносимые для врача. Например, чернокожий студент-медик не имеет права присутствовать на приеме, если больной белый! Еще абсурднее: чернокожий студент не должен присутствовать при вскрытии трупа белого! По правилам при вскрытии трупа белого человека чернокожие студенты должны покинуть анатомический театр. Подобная сцена описана в моем романе. Конечно, это может показаться мелочью по сравнению с тем, что происходит в других жизненных ситуациях, но и это невыносимо. Мы в своей среде называем это «мелочным апартеидом», выступаем против него открыто. Должен сказать, что в последнее время многое меняется к лучшему. Многое изменилось и в моей клинике, особенно после выхода романа.

— В романе вы описали и более серьезные проявления апартеида, например запрет черному хирургу оперировать белого или тот случай, когда боялись поместить черного ребенка в реанимационную палату, потому что там уже находился белый.

— Да, я описал реальные события, которые в свое время пережил сам, но такое уже не может произойти теперь, по крайней мере в моей клинике. С другой стороны, такое вообще случается редко, так как мы живем по законам апартеида, то есть «раздельного развития». Чернокожие врачи работают и ведут исследования в больницах «для черных», белые врачи — в больницах «для белых». Представьте себе, даже когда чернокожий врач приглашается на работу в мою клинику, он имеет право лечить только цветных в специальном отделении для «небелых»! И это еще не все: ему платят за ту же работу, меньше, чем нам!

— Как же вы объясняете эту терпимость врачей к столь нетерпимым вещам?

— Я думаю, что в этом смысле врачи нисколько не отличаются от других белых южноафриканцев. Апартеид их раздражает, но они заглушают в себе протест, о расизме стараются не думать, не говорить…

— А сами вы думали когда-нибудь так же?

— Сознаюсь, думал. В романе ван дер Риет, еще студент, не может подавить гнев при виде африканца, свободно общающегося с белой девушкой. Такое бывало и со мной. Понимаете, неимоверно трудно для молодого человека, выросшего и воспитанного в определенной среде, вдруг осознать, что те изменения в обществе, к которым он стремится, необходимо прежде всего начать с коренных изменений в самом себе. Я сравнительно легко преодолел такой этап, но мне очень помог пример отца. И все равно это было не просто. Возьмите, например, США, там сегодня можно встретить множество людей с чрезвычайно благими намерениями, но в разговоре они нет-нет да я вставят «грязный иудей» или «грязный нигер». Это уже стало рефлексом, от которого трудно избавиться…

— Доктор ван дер Риет, не приемля апартеид, все же постоянно колеблется и сомневается в своем протесте. Не испытываете ли и вы сожалений?

— Я ни о чем не сожалею, иначе не был бы ученым. И я ничего не боюсь. Но я считаю, что проблема апартеида — это проблема сознания. Перелом долог и труден, однако он уже совершается…

Конечно, иные случаи, о которых рассказывается в этом романе, связаны с жизненной практикой авторов. Однако герои повествования и ситуации, как они складываются в различных эпизодах, вымышлены и не относятся к кому-либо из реально существующих лиц или имевших место событий.

Лифтом он никогда не пользовался. По старой привычке, приобретенной еще в студенческие годы, он поднимался по лестнице. Лифты в клинике еле ползали, и для него всегда было сущим мучением ждать, пока придет лифт, чтобы потом в переполненной кабине подниматься или спускаться. Войдя в широкие, окованные медью двери, он чувствовал, как привратник за стеклянной перегородкой пялит на него глаза, пока он широким шагом идет через вестибюль к лестнице и затем исчезает, мелькнув на площадке второго этажа.

Сегодня, однако, привратник увидел, как высокий, стройный блондин с худощавым лицом прошел через вестибюль, мимо лифтов, где стояли в ожидании несколько человек, и, свернув в коридор первого этажа, быстро зашагал по нему.

В коридоре в нос ему ударил знакомый запах — смесь антисептики, мастики для полов, болезни и человеческого страха. Сиделка, спешившая ему навстречу, узнала блондина и, когда они поравнялись, прижалась к стене, уступая ему дорогу. Он рассеянно улыбнулся и пошел дальше, ноги сами несли его, он знал здесь каждый поворот, каждую дверь и мог бы пройти этим лабиринтом с завязанными глазами в любое время дня и ночи.