А пудра и румяна, постоянные спутники дам и некоторых кавалеров, теперь, как никогда раньше, обрели популярность у последних. Причем красились не только вертопрахи, но и вполне серьезные мужи.
Жан Жак Руссо в «Исповеди» рассказал о Фридрихе Гримме — писателе, критике и дипломате, о том самом, с которым имела длительную переписку российская императрица Екатерина Алексеевна. Он писал, что тот «отличался большим фатовством, несмотря на свои круглые мутные глаза и неуклюжую фигуру, и претендовал на успех у женщин, некоторые из них почитали его за человека великих страстей после комедии с мадемуазель Фель. Эта история ввела его в моду и привила женские вкусы: он начал прихорашиваться, туалет сделался для него серьезным делом; всем было известно, что он красится. Я долго не верил этим слухам, но затем стал верить и не только по улучшению цвета его лица или потому, что находил баночки из-под белил на его туалете, но потому, что, зайдя однажды утром к нему в комнату, я застал его за чисткой ногтей при помощи специальной щеточки; это занятие он гордо продолжал в моем присутствии. Я решил, что человек, который каждое утро проводит два часа за чисткой ногтей, может потратить несколько минут, чтобы замазать белилами недостатки своей кожи».
В России, как, впрочем, и в Европе, над модниками посмеивались. Денис Иванович Фонвизин рассказывал басню «Свинья и петиметр». «Один из тех молодых людей, которые называются петиметрами, ехал верхом. Свинья, выдравшись из навозу, шла по улице. Петиметр, нимало не щадя ближнего, наскакал на свинью. Вспоткнулась лошадь. Петиметр упал и задавил было свинью.
— Чтоб черт взял свинью! — вскричал петиметр. — Платье мое все в грязи от проклятой скотины.
— Чтоб черт взял этого сорванца, — сказала свинья, — щетина моя вся в пудре!»
Если уж мужчины красятся, то что говорить о женщинах. Русский богач и меценат Н. А. Демидов, посетивший родину моды, в 1771–1773 годах писал: «Красота женского пола в Париже подобна часовой пружине, которая сходит каждые сутки, равным образом и прелесть их заводится всякое утро; она подобна цвету, который рождается и умирает в один день. Все сие делается притиранием, окроплением, убелением, промыванием. Потом прогоняют бледность и совсем закрывают черный и грубый цвет, напоследок доходит очередь и до помады для намазывания губ, и порошка для чищения зубов. Наконец являются губки, щетки, уховертки, и в заключение лодилаванд, разные духи, эссенции и благоухания; и всякой из сих чистительных составов и сосудов разное имеет свое свойство; надлежит сделать белую кожу, придать себе хорошую тень, загладить морщины на лбу, в порядок привести брови, дать блеск глазам, розовым учинить губы; словом, надобно до основания переиночить лице, и из старого произвести новое».
Братья Гонкур в книге «Женщина XVIII века» рассказывали о том, что во Франции наложение румян производилось уже по иерархическому принципу. «Существовали целые постановления и правила о способе употребления румян. Большая или меньшая яркость румянца соответствовала положению, занимаемому в обществе женщиной; так, например, принцессы употребляли более яркие румяна и густо покрывали ими щеки, тогда как для буржуазок допускался только слабый намек на румяна. Спрос на них в то время был так велик, что какое-то торговое общество предложило уплатить в 1780 году пять миллионов франков только за привилегию, дающую ему право продавать лучшие румяна, чем известные до того в торговле».
(Небезынтересно, что использование косметики в качестве отличительного признака существует и по сей день. Любознательные российские туристы заметили, что в румынском портовом городе Констанца проститутки красят губы разным цветом помады в зависимости от их опытности. Начинающие жрицы любви пользуются бледно-розовой помадой, опытные, со стажем — черной. Говорят, что удобно и девушкам и клиентам. И клиенты не ошибаются в своем выборе, и девушки ведут себя друг с другом подобающим образом.)
Наши красавицы XVIII века, так же как и французские, пускали в ход все косметические средства, чтобы очаровать и соблазнить кавалеров.
В 1791 году в Петербурге побывал японец Дайкокуй Кодаю, капитан шхуны, потерпевшей крушение в наших северных водах. Впервые оказавшись в Северной столице, он с интересом наблюдал столь непривычную для него бытовую жизнь петербуржцев. Внимательно разглядывал парники, зелень на подоконниках, узнавал японские и китайские безделушки в домах дворян. Впрочем, его интересовали и многие стороны их частной жизни.
Яркое впечатление на него произвели красотки из публичного дома. Бывалый моряк удивился миловидности служанок, девушки подавали вино, закуску и фрукты. Эти юные особы, нарумяненные и напудренные, с прическами, украшенными искусственными цветами, по мнению японца, вовсе не походили на прислугу. Потом появились девятнадцать молодых женщин, хорошо одетых, украшенных цветами, по виду напоминавших немок. Поклонившись, они все уселись на стулья, капитан смотрел на их очаровательные лица и думал, что на родине про таких восторженно сказали бы: «При взгляде на них от восг торга рыба утонет, дикий гусь на лету упадет».
Вообще, по словам капитана, женщины в обществе были все накрашены — слегка напудрены и чуть-чуть нарумянены. Правда, здесь нужно сказать несколько слов о том, как красились в Японии.
Косметику там знали с древнейших времен. Женщины сильно белились, каноны красивого японского лица связывали с образом горы Фудзи. Лоб — вершина горы, волосы, прическа — снег на ней. Белила делали из белой глины и рисовой муки. Некоторое время было модно брить брови, чернить зубы и даже красить нижнюю губу в зеленый цвет. С VII века японцы знали румяна и помаду, растение, из которого делали красную краску, завезли из Египта через Индию и Китай. Только в середине XIX века европейская косметика вытеснила национальную. Так что для взгляда японца, привыкшего к косметике, русские женщины не казались сильно разрумяненными да напудренными.
Краска на женских лицах (часто и на мужских) не удивляла ни азиата, ни европейца. Европейский «свет» «горел» притираниями, «белел» пудрой и благоухал ароматами помад. Как это ни смешно, но можно сказать, что Европа догнала наших модниц в их чрезмерном употреблении румян, которое имело место в прошлые века и так поражало заезжих иностранцев.
Провинциальные модницы не отставали от столичных. Рассказывали, что когда Екатерина Алексеевна путешествовала по России, то на остановках она принимала местных чиновников, помещиков и купцов с женами. Мужчины допускались к ее руке, а женщин она целовала в щечку. После таких приветствий императрице приходилось уходить в туалетную комнату, чтобы умыться, поскольку по окончании приема все лицо государыни оказывалось в чужих белилах и румянах.
Что же касается самой Екатерины Алексеевны, то, возможно, в юности она не употребляла румян, но если и употребляла, то ни в таких количествах, как принято было при русском дворе. Ее матушка, рассказывая о приготовлениях к бракосочетанию дочери в 1745 году, писала: «…Волосы Великой Княжны не были напудрены; платье ее было из самого великолепного… серебряного glace… Ее слегка подрумянили, и цвет ее лица никогда не был прекраснее, как тогда…»
Вообще же какой-то излишней склонности императрицы к косметике и парфюмерии современники не отмечали, единственное, в чем Екатерина Алексеевна себе не отказывала, так это в ежедневном умывании льдом, который сохраняет упругость и свежесть кожи. Хотя румянами она пользовалась, как и все. Рассказывали такой анекдот, связанный с ними.
Однажды во дворце кто-то разрумянил мраморный бюст императрицы. Приближенные убеждали государыню в необходимости расследования такой дерзости, поимке виновного и строгого его наказания. А Екатерина Алексеевна не выказала ни малейшего неудовольствия и сказала, что, «вероятно, это кто-нибудь из пажей хотел посмеяться над тем, что я иногда кладу себе на лицо румяны. Велите только вымыть бюст».
Елизавета Петровна Янькова, урожденная Римская-Корсакова, за долгие годы своей жизни (1768–1861) стала своеобразной живой летописью московского барства и рассказывала, что в то время приехать куда-нибудь без румян считалось верхом неуважения к окружающим. Нужно было нанести пудру на лицо и шею, причем краситься (в некоторых случаях и одеваться) в мужском обществе считалось в порядке вещей. «Помню, однажды я приехала в собрание, прошла прямо в туалетную и остановилась перед зеркалом поправить свои волосы. Передо мною стоит одна Грознова и румянит свои щеки. Один барин, стоявший сзади нас, подходит к ней и говорит: «Позвольте, сударыня, вам заметить, что левая щека у вас больше нарумянена», она поблагодарила и подрумянила и правую щеку. Теперь румянятся потихоньку, а тогда это составляло необходимое условие, чтобы явиться в люди».
