Следователь выслушал повторный рассказ парикмахера, ни разу не перебив, только в конце спросил:

– Хотелось бы уточнить, чем вы его ударили?

Похламков вскинул плечи:

– Не помню. Что-то под руку попалось, я и хватил.

– А по какому месту пришелся удар?

– По голове…

– Это известно, я хочу уточнить другое: по какому именно месту на голове?

– Тоже не помню.

– У пострадавшего сильно разбит затылок…

– Да, теперь вспомнил: по затылку я его и шандарахнул.

– В связи с, этим хотелось бы уточнить: пострадавший – что, бросился на вас задом?

– Н-нет.

– Почему же удар пришелся по затылку?

– Не знаю… Может, это он упал на затылок?

– «Не помню», «Не знаю»… А как вы в таком случае объясните вот это место из свидетельских показаний вашей уборщицы: «А когда он с бритвой кинулся, я испугалась, что зарежет нашего зава, и ударила по голове помойным ведром»?

Похламков спрятал глаза.

– Видимо, так и получилось.

– Зачем же пытались запутать следствие?

– Так если по совести, главная вина-то моя, вот и…

– Понятно. Только хотелось бы уточнить такую деталь: если бы уборщица не успела нанести удара, вы сами ударили бы пострадавшего?

– Обязательно и непременно!

– В целях самообороны, естественно?

Было похоже, следователь ждал подтверждения – такое давало, как догадался бы и ребенок, возможность оправдания не столько его самого, сколько теперь уже Фени: не ударь она, все равно ударил бы Похламков. Скажи он сейчас «Да» – и следствие будет прекращено, дело закрыто.

Следователь ждал от него «Да», по именно в теперешней ситуации после всего, что произошло, Похламков не мог позволить себе солгать. Даже во спасение.

– Так я пишу: в целях самообороны, – склонился -следователь над листом.

– Нет, нет, – возразил Похламков, – я его, стервеца, без всякой самообороны в тот момент вздул бы! Непременно!

Следователь поглядел на него внимательно.

– То есть?

– Понимаете, дурь над парнишкой верх взяла.

– Хотелось бы уточнить, что имеете в виду, какую конкретно дурь?

– Нечестность всяческую и хамство.

– Насчет хамства мне судить затруднительно, а что касается нечестности, то, насколько я уловил…

– Правильно уловили, я себя казню все эти дни, если надо – и по суду ответ готов держать.

– Н-да…

Следователь повертел в руках листы с показаниями Похламкова.

– Н-да… Вот ознакомьтесь и, если верно изложено, подпишите. Каждый лист.

Вышел из комнаты.

Похламков прочитал все до конца, в конце задержался, вернулся вспять, перечитал снова:

«Вопрос»: «В целях самообороны?» Ответ: «Да».

Похламков подумал вслух:

– А с виду – сухарь сухарем. Как это он: давай, говорит, ab origine.

Занес перо, чтобы изобразить свою привычную витиеватую подпись, но вдруг, представив ее здесь, на этих строгих листах, чего-то устыдился и с ученической старательностью начал выводить: Пох-лам-ков.

…На крыльце прокуратуры поджидала Феня.

– Как там?

– Вроде бы обошлось.

И спросил в свою очередь:

– Была?

– Допустили в палату. Веселый уже. Мне, говорит, теперь поправиться – раз и два!

– Больше ничего не говорил?

– Стоющего ничего, а так вообще сказал, когда уходила: только через эту вывесочку, говорит, и понял кое-что.

Похламков усмехнулся, сказал в раздумье:

– Как и я…

Было раннее утро (во всяком случае, достаточно раннее, если он, Мамаду, еще не успел позавтракать), когда прибежал посланец от губернатора:

– Скорей, Мамаду!

– Прежде скажи мне здравствуй, Аман.

– Некогда, Мамаду!

– Зачем я ему вдруг понадобился?

– Не знаю, Мамаду!

Такая честь: его приглашает губернатор!

Конечно, теперешний губернатор совсем не похож на того блестящего и высокомерного французского генерала, который пребывал здесь на правах господа бога до для независимости, теперешний губернатор – такой же африканец, как и Мамаду, но все же это самое большое начальство не только у них в Сигири, а и во всей округе.

Такая честь: его приглашает губернатор… Крокодилу бы ее под хвост, эту честь!

Четырнадцать лет служил Мамаду у французского губернатора. Не служил – находился в услужении. Четырнадцать лет его руки, ум, его сердце, уставшее не от жара кухонной плиты – от страха, были подчинены одной заботе: угодить белому богу своим искусством.

Угодить ему самому, его домочадцам, гостям, собачкам, кошечкам, ручным обезьянкам, белочке в золотой клетке и золотым рыбкам в аквариуме. Четырнадцать лет!

О, такого повара, каким стал Мамаду, поискать! У парижских кулинаров практиковался. На кухню Елисейского дворца был допущен – нет, не готовить, конечно, а на ус того, другого поднамотать. В конкурсах участвовал! А только радости от своего умения, радости и гордости не ведал до той самой минуты, пока французский губернатор не отбыл восвояси.

Теперь Мамаду – шеф-повар в народном африканском ресторане.

И вот новый губернатор опять намерен оказать ему честь – крокодилу бы ее под хвост! – служить не народу, а лично ему, губернатору, хотя он такой же африканец, как и Мамаду. Иначе зачем стал бы посылать за ним Амана? Какая еще может быть причина свидеться губернатору с поваром Мамаду?

Возле двухэтажного здания губернаторской канцелярии, несмотря на ранний час, толпились посетители, в большинстве своем – крестьяне. Видимо, ходоки от своих деревень-табанок. Мало ли у кого какое дело к губернатору. А порядок для всех такой: записывайся на прием у секретаря и жди, когда подойдет твоя очередь.

Аман провел повара мимо очереди и мимо секретаря – прямиком в губернаторский кабинет. И хозяин кабинета – такая честь! – вышел при виде Мамаду из-за стола и почтительно пожал ему руку.

– Как здоровье уважаемого Мамаду?

– Слава аллаху, команданте, все хорошо.

После этого губернатор усадил Мамаду в мягкое кресло, стоявшее возле письменного стола и предназначавшееся, надо думать, для особо важных посетителей.

– В нашу провинцию приехала, – сообщил доверительно, – группа иностранных инженеров…

Мамаду все понял, сразу все понял: губернатор не имел намерения залучить повара на собственную кухню, нет, он просто хотел похвастаться искусством Мамаду перед белыми господами. А что они белые, нетрудно было догадаться: о ком бы еще стало этак хлопотать начальство!

– Эти инженеры белые, команданте? – все же спросил Мамаду.

– Но они коммунисты…

Мамаду усмехнулся: коммунисты, капиталисты… Ему известно одно деление – черные и белые, соответственно этому делению строилась вся его жизнь па протяжении многих, многих лет.

– Они помогут нам проложить трассу новой железной дороги, – добавил губернатор, заметивший, очевидно, неприязненное выражение на лице Мамаду.

Новая дорога? О, так то совсем другое дело! С этого и надо было начинать. Он, Мамаду, не какой-нибудь тупица, понимает, что значит новая дорога для его страны.

– Где будет ужин, команданте?

– Ужин?

– Разве не для этого, команданте, вы позвали Мамаду? Белые инженеры – значит, подумал я, праздничный ужин…

Губернатор отрицательно покачал головой: уважаемый Мамаду, да продлит аллах его дни, не так понял. Инженерам нужен повар, который жил бы с ними постоянно и постоянно кормил их завтраками, обедами, ужинами. Не праздничными, конечно, но достаточно вкусными для того, чтобы гостеприимство хозяев осталось в памяти на всю жизнь.

– Они приехали на четыре месяца.

– Хм, так чего проще, команданте: пусть ходят к нам в ресторан, буду кормить их, лучше не надо.

Губернатор вновь отрицательно покачал головой: уважаемый Мамаду, да продлит аллах его дни, опять же не так понял. Инженеры будут жить на трассе, в деревне.

– Очень приличная табанка, я там бывал.