«Почему я так глубоко привязался к этому сумасшедшему песику?» — спрашивал себя Золя. И ответом было: «Это лишь проявление безграничной нежности, какую я испытываю ко всем живым и страдающим существам, братское сострадание, милосердие, распространяющееся на всех униженных и обездоленных».
Так же тяжело пережил Золя и смерть другого своего четвероногого друга — Пипина I. То был донельзя ревнивый и злобный пес, готовый укусить всех, кто близко приближался к его хозяину. С Пипином I Золя разлучила невольная поездка в Англию. Пес не вынес разлуки и умер от тоски. После Пипина I был Пипин II. Этот чуть не разделил участь Золя.
29 сентября 1902 года его нашли угоревшим вместе с хозяином. Собаку удалось спасти.
Может быть, и не стоило так подробно рассказывать об этой «слабости» Золя. Но можно ли назвать любовь Золя к животным слабостью? Сам писатель никогда бы с этим не согласился. Уж очень серьезно было его отношение к животным. Ему даже казалось, что, если «во всем мире восторжествует любовь к животным, она станет залогом всеобщей человеческой любви». Конечно, надо прежде всего защитить самого человека, «надо создать законы, которые запретили бы людям избивать друг друга, обеспечили бы им хлеб насущный, объединили бы их во всемирное братство». Это главное. Но для самовоспитания человечество должно думать и о несчастных бездомных животных, развивать и поощрять любовь к ним.
«Не будем смеяться, — писал Барбюс. — В животном есть все, что есть в человеке, но в уменьшенном размере, в более низкой степени, в более чистом, в более невинном и более доступном зрению виде. Между всеми нашими чувствами нет более человечного, чем любовь к животным». И он с восхищением говорил об этой стороне характера Золя, «одной из самых прекрасных сторон этой прекрасной натуры».
Да, Золя любил животных, но и они — все эти собаки, кошки, маленькая макака Рунка, попугаи, лошадь Бонмон, коровы с фермы — все они отвечали на любовь Золя благодарностью. Частица человеческого разума и человеческой доброты как бы вселялась и в них. И Золя часто вспоминал, с какой лаской смотрели на него усталые и печальные глаза больного Фанфана, как мучился и как искал в разлуке своего хозяина Бертран, какая невыразимая смертельная тоска поразила Пипина I.
…Как это хорошо, когда человек может передать животному часть своей души, какая это награда его гуманности, его доброте! Но бывает и другое, бывает, что в самом человеке просыпается зверь, и все человеческое оттесняется живущим в нем звериным началом. Человек-зверь! Это страшно, но и это бывает в нашей повседневной жизни. Этой теме Золя посвящает свой следующий роман.
Нет нужды подробно рассказывать о том, как собирал Золя материалы для своего нового романа. Все было как всегда. Он изучает работу на железных дорогах (рамка романа), судебные отчеты, дела об убийствах (уголовная линия романа), беседует с юристами, железнодорожниками… Мы уже знаем эту до мелочей разработанную систему: документы, наблюдения, эскизы, планы, наброски.
На современников произвела впечатление фотография, опубликованная в «Иллюстрасьон». Площадка паровоза. Рядом с машинистом стоит Золя. Фотография — результат поездки писателя из Парижа в Мант и обратно. Пока еще никто не знает, что паровоз, на котором заснят Золя, послужит прототипом одного из персонажей романа. Остряки используют этот эпизод. Подпись под одной карикатурой, которая тут же появилась, гласила: «Директор железнодорожной компании отказывается организовать для Золя крушение поезда до тех пор, пока он не станет академиком».
Читатели с любопытством ждали появления нового романа. Что еще преподнесет им Золя после «Мечты»? Может быть, автор «Ругон-Маккаров» навсегда отошел от «грубого реализма»? Или повторится история со «Страницей любви» и вслед за «сиропным» романом появится новая «Нана»? Железная дорога! Не думает ли писатель прийти на помощь железнодорожникам, как пришел на помощь шахтерам, крестьянам?.. Только немногие друзья знали замысел Золя. И то в общих чертах. Лет пять тому назад Гонкур, со слов Золя, записал: «Железная дорога» — роман об одной станции, полной движения, и монография о человеке среди этого движения, и какая-то жизненная драма, — этот роман сейчас еще ему не ясен». А еще раньше, лет десять тому назад, Поль Алексис вместе с Золя наблюдали движение поездов по Нормандской линии, которая проходила рядом с домиком в Медане. Облокотившись на перила широкого балкона, Золя вглядывался в сумерки и ждал появления очередного состава. «Знаете, — говорил он Алексису, — я вижу в глубине пустынных полей, похожих на ланды, одинокий маленький домик сторожа, на пороге которого можно иногда заметить женщину, встречающую поезд зеленым флажком… И вот там, на краю свата и одновременно в двух шагах от чудовищного непрекращающегося движения железной дороги, от непрерывного потока жизни, проносящегося и никогда не останавливающегося, мне чудится драма, простая и глубоко человечная, драма, заканчивающаяся какой-нибудь ужасной катастрофой, вроде столкновения двух поездов, устроенного из-за личной мести…»
А совсем давно, еще при империи, был задуман роман «О судебном мире». Когда в 1873 году план серии уточнялся, Золя сделал следующую пометку: «Судебный роман (железные дороги) — Этьен Лантье». Вот с каких пор зрела идея этого произведения.
«После «Мечты» я хочу написать совершенно иной роман…». «Человек-зверь» и по замыслу и по исполнению отличался не только от «Мечты», но и от других романов серии. Он напоминал скорее «Терезу Ракен» — ранний шедевр Золя. «Прежде всего изучение наследственной преступности» — слова из «Наброска» к роману, не оставшиеся втуне. На этот раз писатель не позволил социальным проблемам заслонить проблему физиологическую. Он действительно отдался изучению связи наследственности, и преступности. В центре романа Жак Лантье. Не Этьен, как предполагалось раньше, а Жак. Имя этого персонажа не найти на генеалогическом древе, которое было приложено к «Странице любви». Его пришлось придумать задним числом и наградить Жервезу еще одним сыном. Жак несет в себе тяжелый груз наследственности Маккаров. Он одержим манией убийства и в конце концов совершает преступление, закалывая ножом свою возлюбленную Северину.
Поставив в центре романа Жака, Золя как бы попирал законы типического, уходил от реализма. Его главный персонаж исключителен. Таких, как он, можно разыскать скорее в учебнике по психопатологии, чем в повседневной жизни. Эдмон Гонкур был во многом прав, когда записал следующие суровые слова: «Романы вроде «Человека-зверя», романы такого сорта, какие фабрикует сейчас Золя, романы, где все от начала до конца — плод выдумки, измышления, сочинительства, где действующие лица являются чистыми или грязными выделениями мозга автора, где и не пахнет пристальным изучением настоящей человеческой природы, — такие романы не представляют для меня в настоящее время никакого интереса».
Так думал Гонкур, но были и другие суждения: «Нет уж, поверьте, это написал поэт. Его огромный и простой талант творит символы. Он порождает новые миры. Греки создали дриаду. А он создал свою Лизон. Неизвестно еще, какому из этих двух созданий отдать пальму первенства, но оба они бессмертны» (А. Франс); «Надо, наконец, решиться принимать Золя таким, каков он есть… он поэт, проникающий в самые темные глубины человеческого существа» (Жюль Леметр); «Золя, как истинный Пигмалион, оживляет своих Галатей, сделанных из руды…» (Эдмон Лепелетье). Пусть ворчат Ренан и Думик, Понмартен и Гонкур — Золя доволен. В этом противоречивом произведении что-то есть, что-то новое и значительное. Недаром молодой Бунин в письме к В. В. Пащенко, сообщая, что роман произвел на него «очень сильное действие», заключает: «Вообще во многих местах только описания, а не изображения. Но в общем сильное, тяжелое впечатление. Великий он все-таки писатель».
Золя и в этом произведении, подчеркнуто-физиологическом, нашел-таки пути к социальной теме. Жак одержим редкой и почти невероятной болезнью, делающей его человеком-зверем, но люди, его окружающие, вполне здоровы, в их наследственности нет никаких аномалий, и тем не менее они страшнее Жака. Перед нами проходит мрачная фигура председателя окружного суда Гранморена, совершающего насилие над молоденькой девушкой. Преступление кончается смертью девушки, а в престарелом судье обнаруживается зверь еще более ужасный, чем тот, который живет в Жаке. Гранморен страшен своим лицемерием, своей животной сытостью, безнаказанностью. Как кошмар, встает перед нами Мюзар, убивающий жену из-за денег. И перед ним, этим утонченным и бездушным убийцей, патологическая мания Жака отступает на задний план. Даже женственная Северина обнаруживает в себе больше звериного, чем Жак, не решающийся по ее наущению убить Рубо. Звериные законы существования, а не дурная наследственность делают всех этих персонажей грабителями и убийцами, все они порождение определенных социальных условий. Так невольно прочитывается этот страшный роман, посвященный проблеме наследственной преступности.
