Золя заметно волнуется и делает паузу. Можно ли быть до конца откровенным с Гонкурами, которые бывают на приемах у принцессы Матильды? Э, да что там! Пускай послушают. И он продолжает:

— Ведь нужно прямо сказать, что наше правительство равнодушно к талантам и ко всему тому, что создает талант.

Золя смотрит на Гонкуров, но они сохраняют спокойствие, и Эдмон даже кивает головой в знак согласия.

— Но если бы нашелся такой издатель? — спрашивает Жюль.

— О, тогда бы я создавал крупные вещи и написал «Историю одной семьи», роман в десяти томах. Но пока это только проект, над которым я сейчас работаю.

Речь заходит о «Терезе Ракен» и только что опубликованной «Маулен Фера». Гонкуры с похвалой говорят о том и другом романах. Однако кое-что им не нравится.

— Ваши герои, — говорит Жюль, — соединяют в себе два противоположных типа, в них слито мужское и женское начало. Они полны двусмысленных контрастов.

— Но «Тереза Ракен» превосходное произведение, — замечает Эдмон.

— Да, вы правы, мне предстоит еще многое искать. Мой роман действительно расшатан. И если доведется делать из него пьесу, я последую вашему совету. А потом, ведь мы пришли позднее и знаем, что вы наши братья: Флобер и вы. Да, вы! Даже враги признают, что вы сказали новое слово в искусстве: они думают, это ничего не значит, а ведь это все!

Золя уходит от Гонкуров возбужденным, на него всегда так действуют разговоры о творчестве, об искусстве. Он идет домой и думает о работе. План «Истории одной семьи» почти готов. К январю он наверняка его закончит. «История одной семьи». Это пока условно. Его герои — выходцы из Прованса. Нужно найти очень типичные для юга Франции фамилии, которые дадут название всему произведению. Золя меняет их уже много раз. Ругон-Сарда, Ругон-Шантегрейль, Ругон-Маласенни, Давид-Мурльеры… Следовало бы посоветоваться с Сезанном или Мариусом Ру. Они-то знают родословную всех жителей Экса.

Но это не главное. Важна идея, которая его одолевает с юношеской поры, — создать грандиозную вещь, что-то подобное «Божественной комедии» Данте или «Человеческой комедии» Бальзака. Золя невольно вспоминает первые свои поэмы, в которых он тоже стремился к большим масштабам, к цикличности. «Любовная комедия», поэма «Бытие». Это было давно, и какая наивная дань романтизму! Впрочем, в поэме «Бытие» он пытался использовать данные науки.

— Бальзак! Вот кого надо взять за образец. Этот могучий гений создал великое произведение. И однако, ему не следует подражать. Надо создавать новое, свое. Бальзаку слишком поздно пришла мысль объединить разрозненные вещи в единое целое. Мысль о «Человеческой комедии» осенила его тогда, когда треть произведений была уже написана. У меня с самого начала будет строгий план, объединенный общей идеей. К тому же Бальзак, прежде чем дойти до правды в искусстве, долго блуждал в самых диковинных выдумках… Можно даже сказать, что он никогда не мог вполне отделаться от пристрастия к чрезвычайным происшествиям. У меня же будет подлинно научный роман.

Вот он и дома. Дверь открыла Александрина. Она оторвалась от каких-то домашних забот и, раскрасневшаяся, довольная, улыбается Эмилю.

— Как поживают твои очаровательные братья? Хорош завтрак, если он продолжается четыре часа. И что мы будем делать с обедом, который давно готов?

Золя забывает о своих грандиозных замыслах и думает о том, как хорошо все же вернуться на землю после этих заоблачных грез об искусстве. Он оглядывает свою маленькую квартирку, и особняк Гонкуров кажется ему настоящим дворцом. Да, но как они одиноки и как это прекрасно, что его ожидают дома два друга, две верные спутницы жизни — мать и жена! Его дом представляется ему надежным тылом, где можно отдохнуть и набраться сил для новых битв.

— Обед очень кстати, дорогая Коко. У Гонкуров подавались блюда, не очень-то ублажающие желудок.

У Эмиля хороший аппетит, и он немножко гурман. Стоит ли себе отказывать в этом удовольствии, когда работаешь по десять-двенадцать часов в сутки? Вот и сейчас. Обед только окончен, а Золя уже собирается в Императорскую библиотеку. Последние месяцы он буквально не уходит оттуда. Через час или два мы его видим уже склоненным над книгами. Чарлз Дарвин, Клод Вернар, доктор Люк, Огюст Конт. Французы недавно познакомились с их трудами. По мнению Золя, они заложили крепкий фундамент в здании биологических и общественных наук. «История одной семьи» также должна быть построена на солидном основании.

Золя раскрывает папку с бумагами, вынимает оттуда несколько исписанных листков. На них первые наброски плана, по существу, еще только схема. Проследить влияние наследственности на поколения избранной им одной семьи не так уж трудно. Куда труднее разобраться в сложных общественных связях его будущих героев. Современное общество так сложно, так многопланово! Золя читает составленную им схему:

Существуют четыре мира.

Народ: рабочий, военный.

Коммерсанты: спекулянт на разрушении строений, индустрия и высокая коммерция.

Буржуазия: сын выскочки.

Высший свет: официальные должностные лица и светские люди, политики.

Наконец, особый мир: проститутки, убийцы, священники (религия), художник (искусство).

Итак, получилось не четыре, а пять миров. И это вовсе не в самой жизни, а в будущем произведении. У него обязательно должны быть романы о рабочих, о военных, о современных финансистах, о выскочке из буржуазной семьи, о высшем свете, о проститутке, об убийцах, о священнике, о художнике. Получается что-то около девяти романов. Не забыть о роли науки в современном обществе. Надо определить также время действия этого большого произведения. Все события должны развернуться после государственного переворота.

Золя погружает перо в чернильницу и на том же листке, где изображена схема социальных типов его романа, приписывает:

«Наука должна быть как-то представлена в романе. Нередко как общая тенденция произведения. Начальный роман может показать признаки наступающей лихорадки вожделений. Воспитание детей в гимназии. Воспитание будет предшествовать государственному перевороту. Действие романа начнется после него».

Золя оглядывается по сторонам, прислушивается. Почему при описании читальных залов всегда упорно говорят о тишине? Отовсюду до него доносятся звуки. Кто-то кашлянул, кто-то скрипнул стулом, вот зашелестели страницы какой-то книги, кто-то встает и уходит, оставляя после себя приглушенные шаги. Зал живет напряженной жизнью. А там, где жизнь, всегда звуки, краски.

Он отвлекся лишь на минуту и тут же вернулся к прерванной работе. Пора назвать темы будущих романов, итак:

Роман о священниках (провинция).

Военный роман (Италия).

Роман об искусстве (Париж).

Роман о судебном мире (провинция).

Рабочий роман (Париж).

Роман о женской интриге в коммерции (Париж).

Роман из семейной жизни выскочки (действие внезапного обогащения отца на его дочерей и сыновей) (Париж).

Начальный роман (провинция).

Этот план еще не представлен издателю. Каждая строка его — своеобразный шифр, понятный только самому автору. Он уложился в нескольких строках, этот план, на составление которого ушли месяцы напряженного труда. Но за каждой темой романа Золя уже видит его героев, место действия, интригу.

Для Лакруа надо составить что-то более подробное, что то развернутое. Теперь это легко сделать. Золя складывает книги и рукописи. Рабочий день на сегодня закончен.

За год до того, как у Золя впервые зародился замысел «Истории одной семьи», Вторая империя поразила мир феерическим праздником — Всемирной выставкой в Париже. Казалось, что царствование Наполеона III достигло своего апогея. После долгих лет террора, слежки, доносов, вмешательства в личную жизнь, запрещения неугодных газет, преследования передовых писателей, осмелившихся говорить правду, наступили более либеральные времена. Еще в начале своего царствования Наполеон III произнес знаменитую фразу «Свобода никогда не служила орудием к основанию прочного политического здания, но в конце концов она может увенчать это здание». И вот теперь можно было подумать, что фундамент построен и что Всемирная выставка — свидетельство всеобщего довольства, подтверждение величия и силы наполеоновского режима.