Золя обвиняли в том, что он «обидел» шахтеров, изобразив их физическое вырождение и моральную распущенность. Но писатель говорил только правду. Не шахтеров винил Золя. Свой гнев он обрушивал на общество, которое низводит человека до скотского существования. И что особенно важно, Золя увидел в рабочих такие качества, которые возвышали их над другими классами общества. У них начисто отсутствуют инстинкты собственников, они лишены эгоизма и своекорыстия. Если нормой человеческих отношений в буржуазном обществе является отчужденность людей друг от друга, то по законам шахтерской жизни человек обязан помогать человеку. Через весь роман проходит тема трудовой солидарности. Общий труд и общие страдания сближают шахтеров. В них живет чувство коллектива, чувство локтя. Это проявляется и во время организованных сходок, и в черные дни вынужденной безработицы, и в помощи товарищу, попавшему в беду. После обвала все шахтеры превращаются в героев. Они готовы пожертвовать жизнью, чтобы спасти пострадавших: «Они забыли про забастовку, не справлялись даже о заработной плате; можно было и совсем им не платить, они добровольно рисковали собою, раз товарищам их угрожала опасность».
Примечательно, что Золя видит в романе мир, как бы преломленный через сознание шахтеров. Он глядит на события и людей глазами рабочих. Вот, например, Грегуары, мирно живущие в своей усадьбе. Они хорошие люди, сами долго трудились, чтобы разбогатеть, помогают бедным, дочь их Сесиль наделена добрым и отзывчивым сердцем. Но для шахтеров, как и для Золя, Грегуары — собственники. Это главный грех, который сводит на нет всю их показную и дешевую благопорядочность. Стоит разразиться забастовке, и Грегуары превращаются в заурядных буржуа, одержимых собственническими инстинктами. Шахтеры ненавидят их, и эта ненависть передается читателю.
Глазами углекопов смотрит Золя и на директора Энбо. Его личная драма (измена жены) кажется ничтожной, пустяковой на фоне социальной трагедии. «Этот заурядный адюльтер, — писал Золя Эдуарду Роду, — понадобился мне лишь для того, чтобы ввести сцену, где хриплый стон личной боли, который испускает г-н Энбо, звучал бы на фоне грозного рева толпы, в котором рвется наружу боль целого класса».
Увидеть мир глазами шахтеров! Пусть это только художественный прием, но впечатление от него получается огромное. Не автор, а сами герои романа, простые рабочие и работницы, судят об окружающей их жизни. И с их точки зрения эксплуататор остается эксплуататором, какими бы человеческими добродетелями он ни обладал.
Золя долго думал над тем, как ему изобразить главного врага шахтеров — капиталистического предпринимателя. У него было две возможности:
«Либо я возьму хозяина, в лице которого воплощен капитал, что сделало бы борьбу более непосредственной и, быть может, более драматичной; либо я возьму анонимное общество акционеров, словом — то, что обычно для мощной индустрии, то есть шахты будут управляться директором, состоящим на жалованье, и служебным персоналом, а позади них будет находиться праздный акционер, подлинный капитал. Это было бы, несомненно, более актуально, получился бы больший размах, и все представилось бы так, как оно бывает в мощной индустрии» («Набросок»).
Чутье художника подсказало Золя второе решение. В романе нет непосредственного эксплуататора рабочих. Вся ответственность за беды шахтеров лежит на некоей таинственной «Компании». В представлении шахтеров это безликое чудовище, засевшее где-то далеко, в Париже. С ним трудно бороться, с ним нельзя объясниться, его нельзя о чем-нибудь попросить. Это хитроумное изобретение современного капитала вызывает у рабочих порою растерянность. Но это же чудовище помогает сделать им вывод, прийти к невольному обобщению, увидеть своего угнетателя не в одном отдельном капиталисте, но во всем классе собственников.
Так еще никто до Золя не изображал капитал, и это также было важным открытием в литературе. «Указать роману новый путь, вводя в него описания и анализ современных экономических механизмов-гигантов и их влияние на характер и участь людей, — это было смелым решением. Одна попытка осуществить это решение делает Золя новатором и ставит на особое, выдающееся место в нашей современной литературе» (Лафарг).
Роман Золя начинается с появления в шахтерском поселке Монсу безработного механика Этьена Лантье. Ему суждено сыграть значительную роль в последующих событиях. В дни забастовки Этьен становится одним из вожаков рабочих. На наших глазах растет его сознательность и воля к организованной борьбе против шахтовладельцев: «Пролетарский мозг понемногу наполняется социалистическими идеями» (Золя — Сеару). Но Этьен пока не связан ни с одной из партий. И это молчаливо одобряет автор. Сочувствуя шахтерам, Золя не верит, что представители различных социалистических учений ведут их по правильному пути. Ему кажется, что партийные распри среди социалистов мало чем отличаются от той политической возни, какую он наблюдал много лет в буржуазных партиях. И Плюшар (представитель левого крыла социалистического движения — гедистов), и кабатчик Раснер (представитель реформистского крыла — поссиблистов) и русский революционер Суварин (представитель анархизма) заражены, по мнению Золя, честолюбием и тщеславием. И даже Этьен по мере своего духовного роста не сближается с шахтерами, а все больше отдаляется от них: «Он поднялся ступенькой выше, он приобщился к миру ненавистной буржуазии и, не отдавая себе самому отчета, находил удовлетворение в своем умственном превосходстве и достатке».
Золя не верит в сознательное движение пролетариев, не верит в возможность привнесения в это движение элемента сознания. Это был тот порог, перед которым остановился писатель. Движение шахтеров представляется ему как «поток варварского нашествия». Золя любуется этой разбушевавшейся стихией и одновременно испытывает страх перед ней. Изображая массовые сцены, в частности поход шахтеров, Золя делает героем своего произведения толпу. Она способна смести все на своем пути, в том числе и вожаков, которые не могут договориться друг с другом. Но Золя не осуждает этот стихийный бунт, он верит в его законность и конечную победу. Ведь это так согласовывалось с его воззрением на природу и общество, где действуют неумолимые естественные законы, сменяющие старое и одряхлевшее молодым и новым. В этом ключе звучала и концовка романа, которую мы уже приводили.
Для понимания романа очень важен образ Катерины. Она как бы вобрала в себя все плохое и все хорошее, что заложено в ее братьях по труду. Золя с огромным сочувствием и любовью рисовал образ своей героини. Все, что чувствует Катерина, подкупает своей непосредственностью и чистотой. Это чувства нормального человека, не зараженного общим безумием собственничества и стяжательства. Катерина всегда готова «подчиниться обстоятельствам и людям», но в глубине души она постоянно мечтает о чем-то прекрасном и человечном, что дало бы ей удовлетворение и счастье. Несмотря на тяжелое существование, она не гибнет, подобно Жервезе, духовно. Жизнь заставила ее опускаться все ниже и ниже, достигнув «предельных глубин страдания». Но в самом конце своей недолгой жизни, оказавшись засыпанной землей вместе с Этьеном, она побеждает вековую покорность, обретает внутреннюю свободу, утверждая свои человеческие права. И все это как бы символизирует судьбу черного шахтерского народа, его настоящее и его будущее.
Таков один из лучших романов Золя — тринадцатый роман серии «Ругон-Маккаров».
После опубликования «Жерминаля» Золя не расстается с полюбившейся ему темой. Вместе с Бузнахом он работает над инсценировкой своего произведения. К октябрю пьеса готова, но цензура не разрешает поставить ее на сцене, убоявшись остроты выдвинутых вопросов. Но это уже мало огорчает Золя. Его роман победоносно шествует по миру. Из России ему сообщают о публикации «Жерминаля» сразу в четырех русских журналах. Наконец-то заинтересовались творчеством Золя и в Англии, где появились первые переводы его романов. Но радостные вести, как всегда, чередовались с плохими. И этот год был годом утрат. В феврале Золя хоронил Жюля Валлеса, с которым только недавно так сблизился, а в мае хоронили Виктора Гюго — гиганта французской литературы, целую ее эпоху.
