«Прежде чем войти, они оглядели здание. Большое квадратное строение, новое, очень высокое, казалось, породило, как гора в басне, крошечный домик, притулившийся у подножья. Этот домик — первоначальное жилище — был построен владельцем. Башню же воздвигнул Золя.

Они вошли в новое здание, и Патиссо, задыхаясь от волнения, стал подниматься по старомодной лестнице во второй этаж… Дверь открывалась в необъятную высокую комнату, освещенную огромным, во всю стену окном, выходившим на равнину. Старинные вышивки покрывали стену; слева был монументальный камин с человеческими фигурами по бокам, в котором за день можно было бы сжечь столетний дуб; низкий стол, заваленный книгами, бумагами, газетами, занимал середину этого помещения, настолько просторного и грандиозного, что оно сразу останавливало на себе внимание, и лишь потом замечали человека, лежащего на высоком диване, на котором могло бы уместиться двадцать человек».

Из окна Патиссо увидел беспредельный горизонт, который просматривался во все стороны до высоты Отри, затем он осмотрел другие помещения, и его поразила «щегольская кухня», где стены и даже потолок были выложены фаянсовыми изразцами. На Патиссо дом Золя произвел вполне хорошее впечатление, и уходил он из него без той грусти, о которой вспоминал в своем «Дневнике» Эд. Гонкур.

Золя в это время было сорок лет. В сущности, он мало изменился. По-прежнему он вел затворнический образ жизни, изредка принимал гостей из Парижа, был все так же застенчив в обыденной жизни, хотя и умел постоять за себя. В рассказе о Патиссо Мопассан сообщает живые подробности о внешнем виде писателя: «Он был среднего роста, довольно плотный, добродушный на вид. Голова его (очень похожая на те, что встречаются на многих итальянских картинах XVI века), будучи красивой, отличалась характерным выражением силы и ума. Коротко подстриженные волосы торчком стояли над сильно развитым лбом. Прямой нос, как бы срезанный слишком быстрым ударом резца, круто обрывался над верхней губой, затененной густыми черными усами; подбородок скрывала короткая борода. Взгляд черных глаз, часто иронический, был проницателен, чувствовалось, что за ним работает неутомимая мысль, разгадывая людей, истолковывая их слова, анализируя жесты, обнажая сердца».

Через три года Мопассан еще раз вернется к портрету Золя в очерке об авторе «Ругон-Маккаров», напечатанном в «Ревю бле» (10 марта 1883 г.) Он почти слово в слово повторит свою характеристику, добавив лишь такую черту, как упрямство, проглядывавшее из-за всего его добродушного облика, упомянет он и о глазах, которые пронизывают вас насквозь, и об улыбке, порой злой, и о морщинке, забавно приподнимавшей верхнюю губу и придававшей лицу насмешливое выражение.

Годом раньше портрет Золя нарисовал Поль Алексис в своей книге «Эмиль Золя. Заметки друга». Он отметит полноту в поясе, матовость лица, изящество рук, темно-русый цвет волос, несколько редковатых, маленькую лысину на макушке, характерный лоб, похожий, по выражению Поля Бурже, «на башню», глаза, в которых много нежности и мысли.

Таков Золя в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов, в пору своей зрелости и расцвета творческой силы.

Золя охотно принимал гостей, особенно тогда, когда они сообщали ему о своем приезде заранее. В этом случае он выезжал на станцию Пуасси и самолично встречал приехавших. После завтрака обычно отправлялись на остров (пятьдесят арпанов), где Золя построил красивое шале (деревянный домик в швейцарском вкусе). Внутренность этого летнего помещения производила впечатление своей изящной простотой и монументальной изразцовой печью. Здесь подолгу беседовали, читали рукописи, обменивались планами на будущее. Затем на лодках возвращались домой к обеду. Золя сохранил вкус к обильной и изысканной пище, и по этой причине трапеза надолго затягивалась. Сам хозяин, по словам Мопассана, «был способен есть за трех обыкновенных романистов». После обеда время проводили в дружеских беседах о литературе, о последних событиях в политической жизни, о театральных постановках. Вечером катались на лодке, на борту которой было начертано: «Нана». Вместе с гостями в лодку иногда садилась Габриэль, а порою веселую и довольную компанию сопровождал пес Бертран.

Когда приезжала молодежь, Золя вел друзей посмотреть ближайшие окрестности. Он прихватывал ружье и стрелял в пучки травы, принимая их за вспорхнувшую дичь. Убедившись, что его выстрел был напрасен, Золя огорчался, а присутствующие до слез потешались над его близорукостью.

Среди гостей Золя следует назвать Шарпантье, Гонкура, Доде, Мопассана, Алексиса, Сеара, Энника, Гюисманса. Побывал в Медане и Жюль Валлес, и наш русский писатель Боборыкин, и много-много других людей, желавших поближе узнать знаменитого писателя.

В Медане работалось хорошо, и стены маленького домика были свидетелями многих замечательных замыслов и свершений.

С Меданом связано одно важное событие, известное в литературе как «Меданские вечера». Под таким названием в 1880 году вышел сборник рассказов, в котором приняли участие, кроме Золя, писатели П. Алексис, М. Гюисманс, Г. Мопассан, Л. Энник, А. Сеар.

После выхода «Западни» и первого шквала резко критических отзывов, оказалось, что у Золя есть верные ученики и последователи.

16 апреля 1877 года пять молодых писателей, уже упомянутых в связи со сборником «Меданские вечера», а также Октав Мирбо, устроили в ресторане Траппа обед в честь Золя, Эд. Гонкура и Флобера. Обед этот готовился заранее, и о нем узнала пресса. За три дня до встречи газета парнасцев «Ла репюблик де Леттр» поместила заметку, написанную в дружелюбно-шутливом тоне: «В ресторане, который станет знаменитым, в ресторане Траппа в окрестностях вокзала Сен-Лазар шесть молодых натуралистов-энтузиастов, которые тоже будут знаменитостями: Поль Алексис, Анри Сеар, Леон Энник, М. Гюисманс, Октав Мирбо и Ги де Вальмон — будут чествовать своих учителей: Гюстава Флобера, Эдмона Гонкура и Эмиля Золя. Один из сотрудников сообщил нам меню: суп Бовари, форель а-ля Элиза, пулярдка с трюфелями а-ля Сент-Антуан, артишоки а-ля Простое сердце, мороженое натуралистическое, вино Купо, ликер «Западни». Гюстав Флобер, который имеет «других учеников, указал на отсутствие угрей по-коринфски и голубей а-ля Саламбо».

Поздно вечером после состоявшегося обеда Эд. Гонкур отметил это событие в «Дневнике»: «Нас провозглашали во всеуслышание, провозглашали нас троих крупнейшими мастерами и учителями нашего времени. Итак, нам на смену выходит новый отряд писателей».

Но героем обеда был все же Золя. Именно к нему тянулись молодые авторы, устроившие этот обед.

Они познакомились в разное время. Самым давним знакомым Золя среди них был Поль Алексис. И о том, как произошла встреча между ними, мы уже знаем. Вторым был Сеар. Молодому писателю не сразу удалось установить свои отношения со знаменитым романистом. Попытка встретиться у Шарпантье окончилась неудачей, а дома Золя никого не принимал, всячески оберегая часы работы и досуга от докучливых посетителей. Сеару пришлось прибегнуть к не совсем обычному способу завязывать знакомство. Узнав адрес писателя (ул. Сен-Жорж), он подкараулил его на улице и вручил свою визитную карточку. После короткого объяснения Сеар был принят в число знакомых. Сеар хорошо знал Гюисманса, который в то время был служащим в министерстве внутренних дел. Через несколько недель после встречи с Золя Сеар пришел на улицу Сен-Жорж не один. Его сопровождал Гюисманс. Вскоре Поль Алексис, бывавший часто в редакции «Ла репюблик де Леттр», встретил там Энника. Во время одного из представлений «Западни» Алексис отрекомендовал своего нового приятеля Эмилю, и, таким образом, еще один молодой литератор вошел в круг знакомых автора «Ругон-Маккаров». Все четверо перезнакомились между собой, а вскоре к ним присоединился и де Вальмон, которому покровительствовал Флобер. Дружба молодых писателей была закреплена сначала на квартире у Золя, а потом на обеде у Траппа.

Париж заговорил о новой литературной школе, и брань, которая до этого сыпалась на голову одного Золя, посыпалась теперь и на головы его последователей.