Англичанина, даже самого несогласного, в каземат отправить было невозможно. И вот случилось невероятное. Хлебные законы оказались отменены усилиями даже не либерального, а консервативного премьер-министра — Роберта Пиля.

Сначала он существенным образом ослабил протекционизм, отменив более половины из 1200 статей таможенного тарифа. Но этого оказалось мало. Тогда Пиль ликвидировал подавляющее большинство оставшихся пунктов и, наконец, подошел к самому главному рубежу — к хлебным законам.

Для сэра Роберта это было поистине страшное испытание. Фактически ему пришлось идти против своей же собственной партии и своих же собственных избирателей. Однако противиться здравому смыслу было трудно. Либеральные идеи охватывали все более широкие слои общества, и наиболее трезвомыслящие, наиболее ответственные политики переходили в ряды фритредеров. Отмена хлебных законов стала объективно необходима, и политическая элита страны вынуждена была проводить ее вне зависимости от того, какая конкретно партия побеждала на данном витке электорального цикла.

Премьер-министр с помощью Кобдена, ставшего к тому времени депутатом, сформировал фритредерское большинство, объединившее людей различной партийной принадлежности. Сэру Роберту это стоило поста, карьеры, а по большому счету и самой жизни. В парламенте недавно еще всесильного Пиля освистывали. Порой казалось, что от отчаяния он вот-вот заплачет. Ведь самым страшным было даже не то, что пострадали землевладельцы, голосовавшие за тори. Пиль по сути дела ради торжества здравого смысла посягнул на основы английской демократии: его избрали для проведения протекционистского курса, а он, пренебрегая доверием электората, протекционизм похоронил. Многие задавались вопросом: как можно, чтобы парламент, избранный народом для проведения одной политики, наделе проводил совершенно иную?

Журнал «Панч» по этому поводу напечатал маленькую сценку под характерным названием «Двоеженство»: «Человек по фамилии Пиль предстал вчера перед судьей, мистером Булем, как обвиняемый в том, что женился на женщине, именуемой "Свободной торговлей", в то время как его первая жена "Земледелие" еще находится в живых». А ехидный депутат Дизраэли еще жестче высмеял премьера. «Достопочтенный джентльмен, — заметил он, выступая в палате, — застал вигов в бане и унес их одежду. Он оставил их наслаждаться либеральной позицией, а сам выступает как строгий консерватор, правда в одежде вигов».

С этой речи начался стремительный взлет будущего легендарного лидера консерваторов Бенджамина Дизраэли, лорда Биконсфилда. Характерно, однако, что никакой попытки восстановить хлебные законы он не предпринял. Протекционизм умер и был обществом проклят. А Роберт Пиль прожил после своей трагической победы лишь четыре года. Во время верховой прогулки старик упал с лошади и уже не поднялся.

Пиль умер, но Кобден продолжил свою деятельность и через 14 лет добился нового успеха, хотя собственные его дела тщанием нерадивых родственников оказались в ужасном состоянии. Спасло его от нищеты лишь то, что благодарные соотечественники по подписке собрали в его пользу изрядную сумму.

А сам бизнесмен, забросивший бизнес ради гражданской деятельности, в это время занимался международными отношениями. Свобода торговли ведь хороша, когда взаимна. Недостаточно самому отменить пошлины. Важно еще, чтобы твои торговые партнеры тоже сняли тарифные ограничения. Первостепенное значение для Англии в этом смысле имела политика Франции.

Как-то раз во Франции на банкете, устроенном в его честь Ассоциацией за свободу обмена (местным аналогом Лиги), Кобден познакомился с Мишелем Шевалье, которому суждено было стать главным фритредером в своей стране. Кроме возраста (француз был на два года моложе), их вроде бы ничто не сближало. Шевалье, выросшей в небедной еврейской семье, с детства имел все возможности для успешной карьеры. Однако сын акцизного чиновника, получивший образование в престижной Ecole Politechnique, предпочел не госслужбу, а карьеру горного инженера. В отличие от Кобдена он сформировался не в рамках движения за права избирателей (французы расширяли свои права не столько гражданской активностью, сколько революциями), а под воздействием сенсимонистских идей. Если передовых англичан того времени волновала проблема народной нравственности, то французов манило развитие техники.

Шевалье вступил в ряды сенсимонистов и стал помогать Огюсту Конту возрождать основанный Сен-Симоном журнал L'Organisateur. В 1832 г. он подвергся аресту за проведение митинга, а после освобождения занялся активной пропагандой свободы торговли и строительством железных дорог. В частности, Шевалье разработал гигантский и казавшийся в то время совершенно фантастическим проект железнодорожной сети вокруг Средиземного моря.

С 1840 г. Шевалье — профессор политэкономии в College de France. Там он проводил либеральную линию, берущую начало еще от Тюрго. В 1845 г. Шевалье стал парламентарием, однако вскоре потерял свое место, поскольку избирателям ближе была позиция протекционистов. Затем он чуть было не потерял и кафедру из-за слишком активной атаки на коммуниста Луи Блана. Тем не менее именно в этот период Шевалье стал самым известным фритредером Франции.

После прихода к власти Наполеона III Шевалье начал активно призывать нового лидера страны реализовать своеобразное завещание Наполеона I. Он процитировал слова, вроде бы сказанные тем на Святой Елене незадолго до смерти: «Мы должны вернуться к свободной навигации и свободной торговле». Призыв оказался услышан императором, и в 1852 г. Шевалье стал членом Государственного совета. Впрочем, это была единственная его официальная должность.

Шевалье в принципе мог бы ужиться с авторитарным режимом. В отличие от Кобдена он был лишь либералом, но не демократом, поскольку полагал, что успешное экономическое развитие может основываться лишь на системе твердой власти, которую в его стране демократия тогда обеспечить не могла. Тем не менее откровенным бонапартистом профессор не стал. Соответственно, он не занимал ни министерского, ни какого-либо иного поста в исполнительной власти. И все же важнейшая реформа того времени оказалась подготовлена именно им.

Авторитаризм во Франции действительно оказался более созидательным, нежели демократия. Шевалье пришлось готовить перемены совсем иным методом, чем тот, который ранее использовал Кобден. Ведь французское общество, и в частности парламентарии, признавать выгоды свободной торговли не стремилось.

В 1859 г. француз приехал к своему английскому другу. Они обсудили основные параметры торгового договора, который следовало бы заключить между Лондоном и Парижем. Кобден со своей стороны прощупал возможности развития международных коммерческих связей в британском правительстве, где канцлером казначейства (т.е. министром финансов) являлся тогда знаменитый либеральный лидер Уильям Гладстон. Только после этого план был представлен на рассмотрение Наполеону III и оказался полностью поддержан им. Возможно, дополнительным фактором, способствовавшим получению благоприятного результата, стало желание императора улучшить отношения с Англией в преддверии итальянской военной кампании, которая именно тогда назревала.

Таким образом, получается, что именно Шевалье и Кобден, а отнюдь не официальные государственные лица в строжайшей тайне подготовили договор между Францией и Англией, заключенный 23 января 1860 г. Парламентариям не оставалось ничего иного, как принять случившееся к сведению и санкционировать действия правительства. Ведь по конституции прерогатива в заключении международных договоров принадлежала императору.

Заключение англо-французского договора стало еще более ярким примером успеха гражданского общества, чем даже отмена хлебных законов. Ведь, несмотря на поддержку Гладстона и итоговую роль Наполеона, сам процесс выработки соглашения шел абсолютно вне официальных структур. Он основывался исключительно на инициативе частных лиц, понимавших значение свободной торговли и желавших блага своим странам.