После окончания войны в Заливе саудовской монархии, подтачиваемой изнутри, пришлось испытать еще одно разочарование из-за своих блудных сыновей 80-х годов — бойцов афганского джихада. Против правящей династии восстали те, кого она вооружала и щедро оплачивала и среди которых оказался даже «вундеркинд» исламизма местной закваски — миллиардер Усама бен Ладен, семейство которого заправляло общественными работами на Аравийском полуострове благодаря связям при королевском дворе.

После вывода советских войск из Афганистана 15 февраля 1989 года горечь стала охватывать «джихадистов», разочарованных в обещанной победе. Коммунистический руководитель Мохаммед Наджибулла по-прежнему оставался в Кабуле (он останется у власти до апреля 1992 года), а американский союзник после ухода Красной Армии стал прислушиваться к голосам, называвшим вчерашних «борцов за свободу» опасными фанатиками и торговцами героином. Хекматьяр и Сайяф, лидеры наиболее проваххабитских фракций сопротивления, стали рассматриваться Вашингтоном как «экстремисты», подобные Наджибулле, и были лишены всякой поддержки. В Пакистане Беназир Бхутто, избранная премьер-министром на внеочередных выборах после гибели генерала Зия в результате покушения в августе 1988 года, не питала никаких симпатий к исламистскому течению, кооптированному во власть бывшим диктатором, по приказу которого в 1979 году был казнен ее отец. Она делала всё, чтобы ослабить главную силу исламизма — основанную Маудуди партию «Джамаат-и ислами», которая была «крестницей» афганской «Хезб-е ислами» во главе с Хекматьяром. В этой среде нарастал антиамериканизм, в то время как одной из целей джихада, с точки зрения Саудовской Аравии, было направить всю ярость активистов против Советского Союза, защитив от нее американского покровителя, несмотря на проклятия Хомейни в адрес «большого сатаны». В этой обстановке убийство в ноябре 1989 года Абдаллаха Аззама — одного из палестинских «Братьев-мусульман», основателя Бюро по обслуживанию арабских «джихадистов» в Пешаваре и посредника между саудовской системой и наиболее непримиримыми активистами — облегчило выход последних из-под опеки их спонсоров. Антизападные установки, которые на время — пока от ЦРУ поступали доллары и оружие — были «положены под сукно», получили новую и яркую мотивацию. Эти установки вскоре дали о себе знать радикальными акциями против европейских и американских гуманитарных агентств, работавших в Пешаваре среди афганских беженцев.

Когда 2 августа 1990 года Ирак вторгся в Кувейт, большинство исламистских движений в регионе поначалу осудили аннексию одним мусульманским государством другого. Среди афганцев с такого рода заявлениями выступили профессор Раббани, руководитель партии «Джамият», и Хекматьяр, лидер партии «Хезб», принявшие участие в конференции, прошедшей в сентябре в Мекке. В Пакистане «Джамаат-и ислами» и партия улемов (ДУИ и ДУЛ) потребовали от Саддама Хусейна вывести войска, чтобы не создавать повода для западного военного вмешательства.[218] Но вскоре последнее стало главным критерием отношения к конфликту: с ноября всё исламистское движение, усмотрев в войне американо-израильский заговор с целью завоевания господства на Ближнем Востоке, выступило единым фронтом против саудовской монархии. Особенно показательной была непримиримая позиция Кази Хусейна Ахмеда, пуштуна, обязанного своим политическим возвышением афганскому джихаду, и Хекматьяра — на протяжении 80-х годов организации, возглавляемые ими, были основными получателями саудовско-кувейтской финансовой помощи. В свете общей обстановки в регионе их реакция отражала недовольство «предательством» джихада со стороны Вашингтона и (во вторую очередь) со стороны Эр-Рияда, для которых Афганистан и Пакистан в значительной мере потеряли стратегическое значение после поражения СССР, ослабления Ирана и смерти Хомейни. На этой волне все арабские «джихадисты», остававшиеся в Афганистане, совершили поворот в ту же сторону, что и местные исламистские партии, — освободившись из-под опеки саудовского режима и выступив против него.

Эта своего рода интернациональная бригада ветеранов джихада приобрела новый облик: отныне она не контролировалась ни одним государством и была готова для самых разных предприятий радикального исламизма по всему миру. Свободная от конъюнктурных политических моментов, связанных с конкретной страной, она уже ничем не была обязана той социальной группе, от имени которой выступала ранее; она не отражала интересов ни набожной буржуазии, ни неимущей городской молодежи, даже если некоторые ее активисты и были выходцами из одной из этих групп. Они становились «свободными электронами» джихада, «профессиональными исламистами», умевшими воевать и способными научить этому других, базировавшихся в пакистанских «зонах племен» — этих оплотах контрабандистов, неподвластных Исламабаду, — или живших в лагерях афганских моджахедов. Вокруг самых рьяных активистов объединялись толпы сочувствовавших. Многие из них, находясь в сложных отношениях с властями своих стран и получив от западных консульств отказ в предоставлении визы, были блокированы в Пакистане и жили там в условиях нестабильности. К ним присоединились понаехавшие отовсюду для обучения молодые исламисты, в том числе большинство участников терактов, проведенных в 1995 году во Франции. Собираясь служить делу джихада, эти люди являли собой подобие аквариума, в котором могли «рыбачить» спецслужбы различных государств, заинтересованные в готовых на всё боевиках-экстремистах, лишенных всяких корней.

В этой оторванной от социальной реальности среде, воспринимавшей мир через призму религиозной доктрины и вооруженного насилия, зародилась новая, гибридная исламистская идеология, дававшая смысл существованию и поведению активистов, — «джихадистский салафизм».[219] На ученом языке термин «салафизм» означает течение мысли, возникшее во второй половине XIX века, которое как реакция на распространение европейских идей проповедовало возврат к традиции «благочестивых предков» (араб, салаф). В лице своих идеологов — перса Афгани, египтянина Абдо и сирийца Риды[220] — оно пыталось отыскать корни современности в мусульманской цивилизации, прибегая для этого к достаточно вольной интерпретации священных текстов. Однако в представлениях активистов салафиты — это те, кто понимают предписания священных текстов в их буквальном смысле, утвержденном традицией, выразителем которой выступал, в частности, один из крупнейших улемов XIV века Ибн Таймийя, главный авторитет ваххабитов. Это, строго говоря, «интегристы» ислама, враждебные любой инновации, которая презирается как «человеческое истолкование». По мнению активистов джихада, существовало два типа салафитов. Первые, «шейхисты», подменили поклонение Аллаху идолопоклонническим почитанием нефтяных шейхов Аравийского полуострова, в первую очередь представителей семейства Аль Сауд. Их идеологом являлся Абд аль-Азиз Бен Баз, главный муфтий королевства с 1993 года, воплощение «придворных улемов» («улама аль-балат»). Показной салафизм служил лицемерным прикрытием их общественных и личных пороков, среди которых было и подчинение немусульманской сверхдержаве — США. С «шейхистами» следовало вести неустанную борьбу на уничтожение. Вторые, «салафиты-джихадисты», в противовес предателям-«шейхистам» питали благоговейное уважение к священным текстам, понимавшимся в их буквальном смысле, но сочетали его с приоритетом, отдававшимся джихаду, первой мишенью которого должен был стать главный враг истинной веры — Америка. Саудовские проповедники-диссиденты Хавали и Ауда пользовались большим уважением в рядах этого движения, у которого появятся и многие другие идеологи, чьи псевдонимы станут регулярно мелькать в издаваемых в Лондоне бюллетенях ВИГ: среди них палестинец Абу Катада и сириец (предусмотрительно обзаведшийся испанским гражданством) Абу Мусааб, а также египтянин (натурализованный британец) Мустафа Камель, известный как Абу Хамза, — все трое ветераны джихада в Афганистане.