На примере Египта хорошо видна двойственность исламской финансовой системы — объекта зависти и попыток установить над ней контроль как со стороны государства, так и со стороны исламистской оппозиции. Несмотря на послабления, оказывавшиеся на первых порах банкам и инвестиционным компаниям, строившим свою деятельность на законах шариата, правительство узрело в них растущую политическую опасность. Эта угроза стала обретать конкретные очертания начиная с 1986 года, после освобождения большинства заключенных, проходивших по делам об убийстве Анвара Садата и мятеже в Асьюте,[156] и после того, как восстание новобранцев-полицейских, протестовавших против нищенских условий жизни, закончилось погромами крупных отелей, расположенных в районе Пирамид.[157] Таким образом, несмотря на гарантии социального консерватизма, которые Саудовская Аравия предоставила находившейся под ее влиянием банковской системе, экспансия последней через инвестиционные компании и организации, возглавлявшиеся неподконтрольными руководителями, открывала набожной буржуазии дорогу к политической автономности. Эта буржуазия могла качнуться в сторону радикальной оппозиции, объединиться с экстремистскими кругами, бенефициантами отдельных фондовых компаний с целью свержения в перспективе существующего режима. Вот те причины, по которым государство было вынуждено вмешаться, дабы обуздать строптивые банки и компании путем принятия в 1988 году соответствующих законодательных актов. В дополнение к ним на следующий год муфтий республики, шейх Тантави, издал фетву, которая признавала соответствующей нормам ислама египетскую классическую банковскую систему, практиковавшую предоставление ссуд под проценты.

Взаимосвязь между финансовой системой и политической активностью сыграла важную роль в соседнем с Египтом Судане, облегчив захват власти исламистским движением в 1989 году. Президент Нbмейри дал разрешение на открытие Исламского банка Фейсала в 1977 году, в тот период, когда суданский режим пытался прорвать международную изоляцию, проводя политику «национального примирения», сторонниками которой были «Братья-мусульмане». Для власти такой шаг открывал возможность привлечения саудовских фондов, внесших в уставной капитал 60 % средств. Банк находился под влиянием «Братьев»; некоторым из них в начале 70-х годов, когда Нимейри преследовал исламистов, принц Фейсал предоставил убежище в Саудовской Аравии. Другим руководителем банка стал высокопоставленный руководитель при режиме Тураби после 1989 года. Как и основанный немного позже банк «Аль-Барака», Исламский банк Фейсала создал не только рабочие места для многих дипломированных молодых специалистов, обеспечив им социальную карьеру, но и привлек вклады суданцев-иммигрантов и базарных торговцев. И «Аль-Барака», и Исламский, банк Фейсала считались одним из форпостов исламистского движения. В отличие от египетских и алжирских собратьев суданские исламисты не имели опоры в народе, а вербовали себе сторонников в образованных привилегированных кругах молодежи. Банки сыграли ключевую роль в формировании набожной мелкобуржуазной прослойки, которая, как мы увидим ниже, в подходящий момент объединится с исламистской интеллигенцией и армейскими офицерами для захвата власти в 1989 году путем совершения государственного переворота (но не революции, так как бедная городская молодежь останется в стороне от событий).

В Пакистане, Малайзии, Иордании и даже в таких светских государствах, как Турция и Тунис, создание исламских банков, зачастую сопровождаемое снижением для них налогового бремени, всегда находилось на стыке межнациональных и национальных интересов, как в приведенном нами выше примере с Египтом и Суданом. Для Саудовской Аравии и политико-финансовых кругов нефтяных монархий Залива это было возможностью укрепить связи с местной буржуазией; для правящих режимов в этих государствах банки служили средством разубедить буржуазию примыкать к радикальным исламистским движениям. Исламисты же видели в банках возможность накопления неподконтрольных власти средств, предназначенных для ее свержения. Банки стали одним из важнейших факторов исламистской экспансии 80-х годов, так как их судьба влияла на политическую ориентацию набожных средних классов. Последние заняли различные политические позиции в зависимости от ситуации в своей стране. Но во всех случаях они воспользовались возникновением этой банковской системы, чтобы составить особую социальную и культурную группу, желавшую самостоятельно заявить о себе. Это способствовало повышению влиятельности — и респектабельности — исламистской идеологии, которая за истекшее десятилетие заметно обуржуазилось. Впрочем, в то время было еще неясно, чему отдаст предпочтение эта новая буржуазия — борьбе за убеждения или сугубо финансовым интересам.

В 80-е годы внимание исламского мира было приковано к иранско-саудовскому соперничеству, отодвинувшему на второй план проблемы Ближнего Востока. Линии силового поля переместились на восток: вначале — в район боевых действий на иракско-иранском фронте во время войны между этими государствами, затем, во время джихада, — в район Афганистана и Пакистана. Священные идеалы борьбы палестинского народа за независимость, цементировавшие арабскую нацию и бывшие основой ее самосознания, во многом утратили свою привлекательность и действенность. Померк облик Организации освобождения Палестины, запутавшейся в перипетиях гражданской войны в Ливане и ослабленной израильскими репрессиями на оккупированных территориях. В военном отношении ООП сразу же после израильского вторжения в Ливан в 1982 году была окончательно вытеснена с его территории. Наконец, в декабре 1983 года Арафат и его сторонники были вынуждены покинуть ливанский г. Триполи в результате вступления на его территорию войск Сирии, поддержавшей оппозиционные ООП палестинские группировки, сила и дерзость которых возрастала по мере учащавшихся провалов Организации.

С началом интифады в конце 1987 года дело Палестины вновь обрело утраченную в начале десятилетия ауру. Движение, в переводе с арабского означающее «подъем», завоевывало популярность как «восстание камней», восстание безоружной палестинской молодежи против израильской оккупационной армии. Это восстание нанесло такой урон еврейскому государству, его международному и моральному имиджу, что Израиль будет вынужден начать процесс признания ООП. Процесс обретет конкретные формы с окончанием войны в Заливе в 1990–1991 годах. Он приведет в сентябре 1993 года к заключению израильско-палестинской «Декларации о принципах» и созданию в Газе автономной палестинской администрации, во главе которой в июле 1994 года встанет Ясир Арафат.

Однако, вновь обретая с началом интифады свой престиж, дело Палестины частично изменило свой имидж. Прежде оно воплощало одновременно арабский национализм и идеалы, которые на международной арене разделялись тьер-мондистским и социалистическим движением. Оно оставалось за пределами формировавшегося исламского пространства. В этом плане джихад в Афганистане подменил дело Палестины в качестве идентификационного полюса. Для определенной части арабской молодежи именно Афганистан стал полем битвы, хотя Абдаллах Аззам в своих публикациях не уставал напоминать, что сражаться в Палестине, как и в Афганистане, — индивидуальная обязанность каждого мусульманина, чья земля «захвачена врагом». В сознании молодого поколения на смену ливанским палестинским лагерям 70-х годов пришли лагеря «джихадистов» в Пешаваре. Возникло осознание острой необходимости финансовой поддержки со стороны нефтедобывающих арабских государств. Как заявил один из руководителей ООП, организация была бы счастлива получать «хотя бы 10 % помощи, идущей моджахедам в Афганистане». Начало интифады изменило это видение: в полный голос заявило о себе исламистское движение на оккупированных территориях, в частности в секторе Газа. ООП утратила монополию на символическое представительство палестинцев, и ей пришлось упорно сражаться за сохранение своей гегемонии.