– И где же ты ее возьмешь?

Услышав односложный ответ Габриэля, Шамрон нахмурился:

– Мне не нравится идея брать на себя ответственность за их агента. Что, если прокол?

– А где может проколоться?

– Где угодно, – сказал Шамрон. – И ты это знаешь не хуже меня.

Шамрон, казалось, вдруг устал. Габриэль приглушил свет ночника.

– Чем это ты собрался заняться? – спросил Шамрон. – Читать мне на ночь?

– Я посижу с вами, пока не заснете.

– Это может сделать и Джила. А ты иди домой и отдохни немного. Отдых тебе понадобится.

– Я еще немного побуду.

– Иди домой, – настоятельно повторил Шамрон. – Там тебя ждет тот, кому не терпится повидаться.

Через двадцать минут, когда Габриэль свернул на Наркисс-стрит, он увидел, что в его квартире горит свет. Он оставил свою «шкоду» за углом и тихонько пробрался в дом. Проникнув в квартиру, он почувствовал сильный запах ванили. Кьяра сидела, скрестив ноги, на его столе в ярком свете галогенных рабочих ламп. Она оглядела Габриэля, когда он вошел, затем снова обратила взгляд на некогда тщательно обставленную гостиную.

– Мне нравится, как ты обошелся со всей мебелью в квартире, Габриэль. Пожалуйста, скажи мне, что ты не отдал нашу кровать.

Габриэль отрицательно покачал головой, затем поцеловал ее.

– Как долго ты пробудешь в городе? – спросила она.

– Я уезжаю завтра утром.

– Как всегда, я подстроилась идеально. И как долго тебя не будет?

– Трудно сказать.

– А ты можешь взять меня с собой?

– Не в этот раз.

– Куда же ты едешь?

Габриэль спустил ее со стола и выключил свет.

– Мне нужен Ван Гог, Джулиан.

– Всем он нужен, баловень.

Ишервуд отвернул рукав пальто и взглянул на часы. Было десять часов утра. Обычно в это время он уже был в своей галерее, а не прогуливался по берегу озера в парке Сент-Джеймс. Он на минуту приостановился, глядя на флотилию уток, скользивших по спокойной воде к островку. А Габриэль, воспользовавшись этим, окинул взглядом парк, проверяя, не следят ли за ними. Затем он подцепил Ишервуда под локоть и направил его к Хорс-Гардс-роуд.

Они казались очень неподходящей парой, фигурами с разных картин. Габриэль был в темных джинсах и замшевых спортивных башмаках, в которых он бесшумно ступал. Он шел, засунув руки в карманы кожаной куртки, пригнув плечи и безостановочно зыркая зелеными глазами по парку. А Ишервуд, старше Габриэля на пятнадцать лет и на несколько дюймов выше, был в темном, в белую полоску костюме и шерстяном пальто. Седые волосы прядями лежали сзади на воротнике пальто и подпрыгивали при каждом шаге длинных ног. Джулиан Ишервуд почему-то производил впечатление человека, который неуверенно держится на ногах. И Габриэль всегда вынужден был сдерживать желание протянуть руку и поддержать его.

Они знали друг друга тридцать лет. Чисто английская фамилия Ишервуда и общественное положение в Англии скрывали тот факт, что он вовсе не был англичанином. Британцем по национальности и паспорту – да, но немцем по рождению, французом по воспитанию и евреем по вере. Лишь горстка верных друзей знала, что Ишервуд появился в Лондоне ребенком-эмигрантом в 1942 году, перенесенным парой пастухов-басков через заснеженные Пиренеи. Или что его отец Самуил Исакович, известный в Париже торговец предметами искусства, был умерщвлен в лагере смерти Собибор вместе с матерью Ишервуда. Еще кое-что Ишервуд держал в тайне от своих конкурентов в лондонском мире искусства… да и почти ото всех. По лексикону, принятому в Конторе, Джулиан Ишервуд был sayan – добровольным помощником евреев. Он был завербован Ари Шамроном для единственной цели – помочь создать и поддерживать прикрытие для одного особого агента.

– Как поживает мой друг Марио Дельвеккио?

– Исчез бесследно, – сказал Габриэль. – Надеюсь, мое появление не создаст вам проблем.

– Абсолютно никаких.

– Никаких слухов на улице? Никаких неприятных вопросов на аукционах? Никаких визитов сотрудников «МИ-5»?

– Вы что, спрашиваете, считают ли меня в Лондоне израильским шпионом-отравителем?

– Именно об этом я вас и спрашиваю.

– На этом фронте все спокойно, но мы ведь никогда не афишировали наши отношения, верно? Это нам не свойственно. Вы ведь ничего не афишируете. Вы один из четырех лучших реставраторов в мире, и никто не знает, кем вы на самом деле являетесь. А вот это жаль.

Они подошли к углу Грейт-Джордж-стрит. Габриэль свернул направо, на Бёрдкейдж-уок.

– Кто знает о нас в Лондоне, Джулиан? Кто знает, что вы были профессионально связаны с Марио?

Ишервуд посмотрел вверх на мокрые деревья вдоль тротуара.

– На самом деле очень немногие. Ну, конечно, Джереми Крэбби от Бонхэма. Он все еще злится на вас за Рубенса, которого вы утащили у него из-под носа. – Ишервуд положил длинную костлявую руку на плечо Габриэлю. – У меня есть на него покупатель. Теперь остается лишь получить картину.

– Я покрыл ее лаком вчера, прежде чем уехать из Иерусалима, – сказал Габриэль. – Я воспользуюсь нашими подставными перевозчиками и постараюсь доставить ее сюда как можно быстрее. Вы сможете получить ее к концу недели. Кстати, вы должны мне сто пятьдесят тысяч фунтов.

– Чек уже послан по почте, баловень.

– Кто еще? – спросил Габриэль. – Кто еще знает про нас?

Ишервуд сделал вид, будто думает.

– Этот гнус Оливер Димблби, – сказал он. – Вы помните Оливера. Я представил вас однажды ему у Грина, когда мы были там на ленче. Табби – мелкий торговец с Кинг-стрит. Однажды пытался перекупить мою галерею.

Габриэль вспомнил. Где-то у него по-прежнему лежит вычурная золотая визитная карточка, которую Оливер всучил ему. А сам едва смотрел в его сторону. Такой он был, этот Оливер.

– На протяжении лет я оказал Табби немало услуг, – сказал Ишервуд. – Услуг того рода, о каких люди, работающие в этой области, не любят говорить. А вот Оливеру Димблби я помог выбраться из жуткой каши, в какую он попал из-за девицы, работавшей в его галерее. Я забрал у него бедняжку. Дал ей работу. Она ушла от меня к другому торговцу. Мои девушки всегда так поступают. Что во мне такого, от чего бегут женщины? Я человек покладистый – это уж точно. И женщины это видят. Как и эта ваша маленькая стервоза. Во всяком случае, герр Хеллер, безусловно, это почувствовал.

Выступать под именем герра Рудольфа Хеллера, капиталиста из Цюриха, было одним из любимых прикрытий Шамрона. Именно под этой фамилией он был, когда вербовал Ишервуда.

– Как он, кстати?

– Шлет вам привет.

Габриэль опустил глаза на мокрый тротуар Бёрдкейдж-уок. Из парка налетел порыв холодного ветра. Сухие листья захрустели на дорожке.

– Мне нужен Ван Гог, – снова произнес Габриэль.

– Да, я это уже слышал. Проблема в том, что у меня нет Ван Гога. В случае если вы забыли, «Изящное искусство Ишервуда» специализируется на Старых мастерах. Если вам нужны импрессионисты, поищите в другом месте.

– Но вы наверняка знаете, где я могу такое найти.

– Если вы не планируете украсть картину, то на рынке сейчас ничего нет – во всяком случае, мне об этом неизвестно.

– Но это ведь не так, правда, Джулиан? Вы знаете про Ван Гога. Вы мне об этом рассказывали однажды сто лет назад – про дотоле неизвестную картину, которую ваш отец видел в Париже между войнами.

– Не только мой отец, – сказал Ишервуд. – Я тоже ее видел. Винсент написал ее в Овере в последние дни жизни. Прошел слух, что, возможно, это было его падение. Проблема в том, что картина не продается и, по всей вероятности, никогда не будет продана. Владельцы картины совершенно ясно сказали мне, что никогда с ней не расстанутся. Они также связаны обещанием и преисполнены решимости держать ее существование в секрете.

– Расскажите мне снова эту историю.

– Сейчас у меня нет на это времени, Габриэль. У меня в половине одиннадцатого встреча в галерее.