— Да я просто бездыханна. Бог мой, да ты непредсказуем, не так ли? Вот так выйти на улицу и заполучить работу на сто двадцать в неделю… и это в разгар того, что все именуют депрессией…
— Пока я от нее получаю только дополнительные пинки, сказать по правде. Как тебе нравится мой костюм младшего, администратора?
— Изумительно. От «Брукс Бразерс»?
— От Фейнберга с Диленси-стрит. Я одеваюсь там уже много лет. Одежда на размер короче экстрадлинной обычно подходит мне довольно хорошо. Однако на днях я задам работенку настоящему портному. Не делал этого со времен «Поцелуев дождя». Забавно, но дороговато. По правде говоря, мне все равно, бросаю ли я деньги на ветер или живу на них, Мардж, жизнь интересна во всех своих проявлениях, но у меня был довольно долгий мучительный период безденежья, и должен сказать, он меня прилично утомил.
Марджори отмечала странную способность Ноэля управляться с деньгами. Он мог протянуть на тысячедолларовый заработок, полученный у Грича, всю осень и большую часть зимы. Он знал поразительное множество дешевых ресторанчиков. Он, кроме того, хорошо умел готовить еду, гораздо лучше ее, но ленился. Он готовил большую кастрюлю отличных спагетти и питался ими целую неделю.
— Ты ведь как раз оставался почти без денег, правда же?
— О, я мог продержаться еще несколько месяцев. Может, я малость похудел и стал раздражителен, как медведь в спячке. В Париже такой образ жизни — просто искусство. Научись этому. Клянусь, мне также в охотку быть бедным, как и богатым. Это спорт — отлынивать от кучи денег и планировать, чтобы они долго не кончались.
Обед был превосходен: закуска, которую Ноэль выбирал с огромной тележки на колесах, аккуратно нарезанная телятина с грибами и рисом, гарнир из оригинально приготовленных баклажанов и салат из яиц и анчоусов, приправу к которым он накладывал сам. У белого вина был изысканный, отдающий жаром и чистотой вкус. Марджори забыла о своем чувстве неловкости и наслаждалась, смакуя каждое блюдо.
Наливая вино, Ноэль сказал:
— Зачем обманывать самих себя, Марджори? Лучшие в жизни вещи стоят чертовски дорого. Каждый раз, когда я сую свой нос в верхние слои, я понимаю, почему люди губят себя ради денег. Бог мой, в бедняцкой свободе есть резон, но… — Он выпил. — Знаешь, у этой работы есть очаровательные привилегии. Куда, ты думаешь, я еду отсюда сегодня после обеда? В аэропорт Ньюарк. Встретить Дженис Грей, если это тебя устраивает, и проводить ее в «Уолдорф».
— Дженис Грей? — Марджори прилагала все усилия, чтобы сдержать нотку тревоги в голосе. — Ну, это должно быть прекрасно. Она прелестна.
— Воистину так. Обычно ее встречает Сэм. Это высокая политика. Она неважно вела себя на студии, поздно являлась на съемки, ошибалась в эпизодах и так далее. Видишь ли, для нее мой приезд за ней — это оскорбление: вместо босса ее встретит простой служащий.
— Ну, надеюсь, она по-настоящему оскорбится. — У Марджори вдруг пропал аппетит. Она сунула в губы сигарету, и официант напугал ее, бросившись к ней с зажженной спичкой.
Энергично закусывая, Ноэль произнес:
— Нет сомнения, она серость. Вот уже третий или четвертый раз она разводится, и, по слухам, она совершенно беспутна. Вероятно, прибудет пьяная в стельку.
— Несомненно. И, вероятно, ты окажешься в ее постели еще до конца дня. Надеюсь, ты насладишься этим.
Он положил нож и вилку и, смеясь, глядел на нее, его глаза сияли.
Она сказала:
— Ладно, смейся. Ты всегда жил, как свинья, и нет оснований менять свой образ жизни. Клянусь, мне все равно, что ты делаешь. Меня озадачивает лишь одно: почему ты продолжаешь приходить ко мне? Почему ты позвал именно меня, когда получил новую работу? И почему ты взялся за эту работу? Что ты стараешься доказать мне? Я всего лишь немая, бесталанная девушка с Вест-Энд-авеню…
— Прекрасноликая…
— Но не такая, как Дженис Грей…
— Свеженькая, прелестная, голубоглазая, веточка сирени на утреннем солнышке. Милая, мне не следовало дразнить тебя, но я просто не могу отказаться от этого. Почему ты всегда клюешь на наживку? Дженис Грей — возмутительная старая баба. Когда она проходит перед камерой, чтобы сыграть сцену, я не вижу ничего, кроме ее агента как раз за камерой, который малюет новый параграф в контракте. Она одиозна.
— О, конечно, — проворчала Марджори, хотя уже чувствовала себя лучше. — Но ты все же не ответил мне. Почему ты взялся за эту работу?
Ноэль передернул плечами.
— Ну как, не правда ли, в «Рице» приятнее покушать, чем у мамы Мантуччи на Одиннадцатой улице?
— Ну, конечно, но кажется, тебе он нравится в другом смысле…
— Я люблю жизнь почти во всех ее проявлениях… не считая… ну, я собирался сказать, кроме респектабельной стороны, но не уверен, что это так. Я начинаю думать, что мне могло бы понравиться быть буржуа, хотя с некоторым отличием. Можно было бы сказать: с ухмылкой про себя. Черт возьми, Марджори, мне нравятся хорошие вещи. Мне доставляет удовольствие мысль, что я могу их себе позволить. Я люблю рубашки, которые хорошо сидят, галстуки, которые привлекательно завязываются, потому что сделаны из добротного материала, и костюмы, сшитые из тонкой материи, а не как у Фейнберга из кованого железа. — Он потрогал рукав. — Люблю золотые запонки, но черт меня побери, если я надену золоченые. Меня все больше и больше привлекает мысль, что я вновь могу позволить себе эти вещи, как это было в дни «Поцелуев дождя». Это было золотое время. Все хорошие вещи моего гардероба куплены в тот период. Я люблю и океанские круизы — в первом классе. Это большое удовольствие — просто знать, что я могу в них поехать, если захочу. И потом, конечно, самый большой люкс — это буржуазная жена. Любовь не знает логики. Положим, в один прекрасный день я буду таким невезучим, что женюсь на подобном существе?
Она избегала его взгляда и сказала, сделав над собой серьезное усилие, чтобы показаться беспечной:
— Будем надеяться, что не женишься. Ты бы сделал ее ужасно несчастной на всю жизнь.
— Возможно. Но в то же время, если бы я точно знал, что делаю, она могла бы стать такой же счастливой, как сказочная принцесса.
Она не смогла удержаться и встретилась с ним взглядом. Его страстный взгляд без улыбки взволновал ее. Через мгновение она пробормотала:
— Не смотри на меня так, дурачок.
— Буду смотреть, пока это мне доставляет удовольствие, черт меня побери.
— А я говорю, не надо. Позволь мне задать тебе такой вопрос: что вдруг послужило причиной столь резкого поворота в твоем поведении? Ты отказался от своих писательских амбиций?
Ноэль отпил вина; на его лице появилась задумчивость.
— Ни в коем случае. Меня заставили пойти в контору Сэма некоторые события, происшедшие как бы нарочно в последнее время. Эта катастрофа с Когелем и «Принцессой Джонс», во-первых. Театр — это ничего более, как механизм, подавляющий вдохновение, Мардж, — то есть до тех пор, пока ты пытаешься жить на средства, получаемые от него. Коул Портер — миллионер. И Кауэрд тоже. Легкая музыка, пустые вирши, комедия — все это производные досуга, беззаботного существования. Я же жил, как романист из чикагских трущоб. Все это поставлено с ног на голову. Театр — это в точности глупенькая девушка. Проси, умоляй, льсти, будь охотливой и прилежной — и получишь оплеуху. Беззаботный уверенный жест — вот, что побеждает. Я абсолютно теперь уверен, что прорвусь на Бродвей в тот самый день, когда мне будет наплевать, прорвусь я или нет. Вот первая причина, по которой я пошел на заработок к Сэму. Чтобы выбраться из этой непролазной бедняцкой рутины и жить хорошо, пока я не прорвусь с «Принцессой Джонс», или не напишу новую пьесу. А может быть, я даже и тогда останусь с Сэмом. Может, образ жизни окажется стабильным. Все зависит от того, смогу ли я эффективно делить свое время между зарабатыванием на жизнь и писательским трудом в течение длительного отрезка жизни. Посмотрим.
— Ну, что верно, то верно: Господь рассудит.
