После перерыва коррида продолжалась. За десять минут боя тореадоры были рассеяны, а некоторые из них лежали на траве, вероятно, пронзенные рогами быка насмерть. Рассвирепевший бык, тяжело дыша, стоял в центре арены; он был украшен лентами из крепа, его язык свисал почти на три фута. Оркестр заиграл арию Тореадора, и Самсон-Аарон вышел, переваливаясь, на арену. У него был большой нож мясника, прикрепленный к ремню для правки бритв.

Глупость происходящего была неописуема. Марджори смеялась так сильно, что в какой-то момент упала со стула. Сидя на траве и обхватив голову руками, она покатывалась от смеха, и по ее щекам текли слезы. Все зрители хохотали непрерывно, от смеха у них заболели животы, а те, кто уже не мог больше смеяться, просто стонали. Дядя стал преследовать быка; бык погнался за ним, между ними начался поединок по боксу, они ударяли друг друга; затем бык встал на колени и начал просить пощады; он выхватил большой нож мясника зубами и взмахнул им у дяди перед носом; и дальше на арене продолжались такие же сумасшедшие трюки. Ноэль использовал в представлении комические номера предыдущих лет и, кроме того, придумал несколько новых; а Падлс и Самсон-Аарон разработали еще несколько своих сцен. Марджори никогда раньше не смеялась так громко и так безудержно. В конце представления, когда дядя с большим, поднятым кверху ножом был уже готов отправить быка на тот свет, он произнес под пристальным взглядом животного первые строчки из иудейской молитвы по умершему. Бык поднял голову и точно промычал мелодию. Дядя опустил огромный нож, поразившись этому, и спросил быка на идише, откуда он родом. Обменявшись несколькими словами на идише, бык и тореадор обнаружили, что они оба родом из одного небольшого городка под Одессой. Самсон-Аарон бросился к быку, обнял и поцеловал его. Оркестр заиграл музыку веселого русского танца. Дядя начал прыгать и кружиться, затем он сел на корточки и стал танцевать вприсядку, при этом его живот ужасно трясся. Бык пристально посмотрел на него, также присел на корточки и начал попеременно выбрасывать все четыре ноги на манер русского танца. Было в этом невероятно смешном зрелище — гигантский тореадор в штанах бледно-лилового цвета и бык с высунутым языком, танцующие вприсядку и кричащие «Эй! Эй!» — что-то такое, из-за чего Марджори опять упала со стула. Самсон-Аарон и бык, танцуя, вышли с арены по-дружески бок о бок, и все гости встали с мест и зааплодировали, и начали бросать свои сомбреро в воздух.

Зрители продолжали аплодировать и приветствовать громкими возгласами актеров. Они не удовлетворились простыми поклонами. Даже когда Падлс снял с себя маску головы быка и попытался произнести благодарственную речь, вытирая багровое лицо, они не хотели его слушать. Быку пришлось вернуться на середину арены, и Самсон-Аарон вынужден был нападать на него снова, отстегивая свой огромный нож для разделки мясной туши с ремня для правки бритв. Они повторили весь номер целиком. Но в этот раз в конце выступления Самсон-Аарон не танцевал, он просто сел на землю, скрестил руки, поднял ноги и стал попеременно их поднимать, как будто в танце. Затем он встал и пошел, покачиваясь, к быку, обнял его руками за шею и показал жестами, как он устал. Зрители снова смеялись этой импровизации, но миссис Моргенштерн сразу стала серьезной и поднялась со стула.

— Что случилось с ним? Почему он делает это?

— Не говори глупости, мама, — сказала Марджори, — это его идея: дурачиться, изображая из себя клоуна. Вот и все. — Но мама уже пробивалась через сидящих людей.

Они нашли дядю за сценой на складном стуле, он был окружен исполнителями корриды. Марджори сильно испугалась на мгновение, когда увидела группу людей вокруг полного человека в бледно-лиловой одежде, но успокоилась, услышав, что они смеются.

— Привет, Мардж! — громко сказал дядя. Его лицо было бледным, и трико от пота покрылось темными пятнами, но глаза светились от успеха и радости. — Ну, ты и я, мы выходим на сцену и получаем много денег, да? Дядя — настоящий Чарли Чаплин! Если бы я смог обнаружить у себя такой талант раньше, я был бы уж миллионером, а не посудомойкой, да? Чушь! Такой испытательный срок.

Это очень подходит для меня и идет мне на пользу, так как я уже потерял двадцать фунтов.

— Ты хорошо себя чувствуешь, дядя? — спросил отец Марджори.

— А почему нет? Разве небольшое упражнение причинит вред человеку?

Падлс, стоящий в шкуре быка с маской головы под мышкой, возмутился:

— Что это все беспокоятся о нем? А почему не обо мне? Я едва не умер внутри этой проклятой головы.

— Ты! — сказала миссис Моргенштерн. — Ты же молодой человек. — Она пыталась сразу же отправить Самсона-Аарона отдыхать, но он настаивал на том, чтобы проводить семью Моргенштернов к машине.

— Чтобы я не пошел и не сказал до свидания? Что я, калека какой-нибудь?

Когда они проходили по лужайке, с которой убирали стулья, составлявшие арену, гости аплодировали дяде, и ему приходилось неоднократно снимать матадорскую шапочку.

— Чтобы посудомойщик пользовался такой популярностью, а? — сказал он. — Милтону следовало бы знать это. — Лицо пожилого человека сияло от радости, покрытое потом, помпоны на шапочке раскачивались из стороны в сторону. Обычный румянец залил его толстые щеки, и он стал напевать старую еврейскую песню, как будто один шел весело вперед.

Чемоданы родителей были уже уложены в машину, которая стояла на автостоянке за конторой.

— Ну, я думаю, что это прощание, — сказала мама. Она бросила сомбреро отца на заднее сиденье.

Мистер Моргенштерн обнял Марджори быстро, крепко, волнуясь и не глядя на нее.

— Следи хорошо за моей дочерью, — сказал он и похлопал Самсона-Аарона по спине. Потом торопливо сел за руль.

Мама всматривалась в лицо Марджори, прищуривая глаза:

— Итак? Никаких решений?

— Мама, я действительно… я признаю это, поверь мне, я подумаю. Ты можешь быть спокойна. Когда ты с папой будешь дома, в среду? Я позвоню вам.

— Не жди до среды. Если ты все же решишь сегодня вечером или завтра, в общем, как только надумаешь, позвони мне в Сэт-кемп. Я тогда свяжусь с офисом отца, и они все подготовят для тебя. — Она дала ей номер телефона. — Марджори, сделай это.

— Может быть, я поступлю так, Я на самом деле смогу, мама.

— Хорошо. — Миссис Моргенштерн повернулась к дяде. Ее лицо омрачилось. — Итак, Самсон-Аарон? Ты хочешь выслушать меня? Хватит глупостей. Брось эту работу. Возвращайся домой. Мы найдем тебе что-нибудь получше.

— Почему? Я зарабатываю доллары, это хорошо, я добываю… я понимаю, Марджори…

— Ты же немолодой человек. Почему ты должен держаться за эти глупые трюки? Посмотри на себя, работаешь как лошадь, танцуешь как сумасшедший. Посмотри на свои руки, они все порезаны разбитыми тарелками. — Дядя виновато спрятал красные порезанные руки за спину. — Какой же будет конец, дядя? Ты собираешься быть Самсоном-Аароном всегда?

Дядя улыбнулся.

— Кем же еще мне следует быть, если не Самсоном-Аароном? До свидания, Роза, ты — хорошая, ты мне как сестра.

Мама тяжело вздохнула, надув щеки. Она перевела взгляд с дочери на пожилого человека.

— Я пытаюсь решить все. Почему? Этот мир принадлежит Богу. — Она поцеловала их обоих. — Следите за собой. И… и становитесь взрослыми, вы оба. — С улыбкой, пожав плечами, она села в автомобиль. Машина тронулась, и гравий захрустел на дорожке. Глядя ей вслед, Марджори почувствовала покрытую шрамами, влажную руку дяди, нежно сжимающую ее ладонь.

Она потянулась к плечу дяди и поцеловала его в колючую щеку.

— Давай мы оба пойдем сейчас и приляжем отдохнуть. Я умираю от усталости. Тебе не придется мыть посуду сегодня вечером, не так ли?

— Я сегодня обедаю за одним столом с мистером Эрманом. Он — важная персона.

— Хорошо, увидимся позже. Ты иди и отдохни сейчас, как говорила мама.

— Ты не думаешь, — сказал дядя, — что я сыграю партию в теннис? — Они пошли разными тропинками. Марджори еще видела его какое-то время. Он двигался с трудом вверх в гору к домикам, где находилась кухня: громадная ковыляющая фигура в бледно-лиловом трико и темно-красной матадорской шапочке.