— Уверена, что это так.
Он некоторое время смотрел на нее, не произнося ни слова, немного склонив голову.
— Что для тебя значит имя Мюриель? — наконец спросил он.
— Мне почему-то вспомнилась толстая девчонка с занятий по латыни. Кто она такая? Еще одна Ширли?
— О нет! Мюриель была слишком реальной.
Он сделал большой глоток бренди.
— Мюриель была единственной причиной, удерживавшей меня в Корнелле. Я делал ровно столько, чтобы меня не выгнали с учебы, и только потому, что я учился в одном с ней классе. Она была примерно на год старше меня.
Он прищурился и осмотрел Марджори.
— Она была не такой красивой, как ты. И не была столь же заметной и умной.
— О, бедная девушка, — сказала Марджори, чувствуя благосклонность к Ноэлю.
— Но она обладала собственными и особенными чарами. Высокая. Очень тонкая, черноволосая. Ее звали Мюриель Вейсфрейд. Я уверен, что половину притягательности в Мюриель составлял ее ирландский вид — голубые глаза и черные волосы. Чтобы объяснить тебе, на что это было похоже, скажу тебе, причем без какой бы то ни было самоуверенности: она была без ума от меня, так же как и я от нее. Наши ласки были восхитительными, неповторимыми, она хотела этого, и я был ее рабом, конечно. На протяжении месяцев я был комком нервов. Я клянусь, что по-настоящему любил ее, и я начал ненавидеть это. Но это было ласками, и ласками осталось. Все было хорошо, хотя натурального секса не было. И еще одна странная деталь. Мы ласкали друг друга в полной тишине, никогда не обсуждали это и никогда не признавали, вплоть до последнего часа, что мы хоть раз в жизни делали это. Таковы были правила. Я один или два раза попытался пошутить об этом, но, о Боже, она разъярилась, как тигрица, и я знал, что если скажу еще одно слово, то потеряю ее. Так я замолчал. Она была моей королевой, моей звездой, что еще мог я сделать?
Он выпил.
— Она, кажется, была ужасной, — заметила Марджори.
— Я организовал музыкальную группу, только чтобы зарабатывать деньги и тратить на нее. На наших занятиях я писал за нее контрольные — контрольные, за которые она получала высшие отметки, тогда как мои оценки были более чем скромными. Это казалось совершенно естественным. Хорошо написать за нее контрольную было чем-то вроде подарка для нее… Затем пришло время танцев. Обычно Саул и Мюриель ходили вместе. Друзья по школе даже не потрудились пригласить ее. Но Саул не пошел с Мюриель. Саул пошел один. Мюриель, видишь ли, познакомилась во время рождественских каникул с молодым человеком и продолжила знакомство на уик-эндах в Нью-Йорке, а наши ласки все продолжались по ночам в будни. Они продолжались, если мне не изменяет память, до тех пор, пока за два дня до танцев она не сообщила мне, что пригласила этого парня сопровождать ее. Марджори, на танцы она пришла одетой в синий бархат, и на ней был самый большой алмаз из всех, которые только можно увидеть за пределами музеев. Если бы она упала с этим алмазом в реку, то он утащил бы ее вниз и она утонула бы. Ее парень оказался приятным небольшим человеком с круглой головой и розовыми щеками, немного пониже Мюриель. Он был сыном владельца большой шерстяной фабрики.
Честное слово, Мардж, за всю свою жизнь мне ни разу не удавалось так точно изобразить Ноэля Труса, как удалось тогда. Я пожелал им счастья со всей возможной элегантностью и попросил ее сделать мне услугу, позволив потанцевать с ней в последний раз. Он действительно был очень хорошим маленьким парнем. И, черт побери, она досталась ему. Они должны были оказаться вместе в постели в свадебных нарядах «Мавритании» через две недели; она бросала занятия, чтобы выйти за него замуж. Он передал ее мне с открытой, доброй и, как мне показалось, извиняющейся улыбкой. И Мюриель и Саул станцевали свой последний танец.
— Господи, — пробормотала Марджори.
— Синий бархат, — слегка удивленным голосом промолвил Ноэль, — руки Мюриель, такие тонкие и белые, и запах весенних цветов от ее волос был таким же, как всегда, а этот чертов «Гибралтар» мерцал на моем правом плече, где покоилась ее рука, и ее палец, как и всегда, слегка играл моими волосами.
Он допил бренди и откинулся, улыбаясь Марджори.
— Как видишь, в моей эпической дуэли с Ширли она получила один или два удара. Я забежал вперед, однако, но возвращаться обратно не собираюсь.
— Это мрачная картина, — сказала Марджори. — Должна признать, я узнаю некоторые фрагменты этой картины. Только фрагменты. Она была жалкой девушкой.
— Я знаю. Наиболее характерную мою девушку зовут Ширли, не Мюриель.
— Я ничуть не похожа на нее. Можешь верить, а можешь нет, как тебе нравится.
— Ты хочешь сказать, что не вышла бы замуж за толстого маленького сына владельца шерстяной фабрики? Может, и нет. Я надеюсь, ты никогда не поддаешься искушениям.
Марджори подумала о Сэнди Голдстоуне и взглянула на бренди.
— Я думаю, у меня есть основания сказать, что ты не гонишься за безудержными ласками, по крайней мере, я надеюсь, это так.
— Конечно, нет! А насчет этого вечера, я… — Тут она замолчала и покраснела.
— Не продолжай, Мардж. Было очень хорошо видно, как ты изумилась. Ты заставила меня устыдиться самого себя в первый раз за последние, быть может, десять лет. Поразительно! А я уже думал, что моя совесть померла.
— О, ты не такой черный, каким себя рисуешь.
— Именно такой черный я и есть. Что бы ты ни решала, не обманывайся на этот счет.
— Тебе не напугать меня, — сказала она. — Больше не получится. Я просто начинаю понимать тебя.
— И чувствовать необходимость сделать меня достойным себя, быть может.
— Нет, мне наплевать, что из тебя выйдет, почему нет?
Ноэль прикурил сигарету и бросил взгляд на озеро.
— У меня была прекрасная возможность отыграться, между прочим, которая выпадает не многим в этой жизни. Когда моя первая песня превратилась в хит, Мюриель написала мне письмо, утверждавшее, что она горда за меня. Потом, когда «Поцелуи дождя» достигли того же успеха, пришло приглашение на прием в ее доме в Райе, штат Нью-Йорк, дворце в стиле итальянского Ренессанса, который был подарен сыну владельцем шерстяной фабрики. Я пошел. Последний пункт маршрута я проехал несколько раз, скрежеща зубами. У меня не было проблем найти его. Прошло семь лет. Итак, Мюриель была гвоздем программы. Ты никогда не видела столько дорогих одежд. Но притом они были такой юной, только обвенчанной парой, такой тридцатилетней, такой робкой, причесанной, ухмыляющейся, громко смеющейся и скалящейся! Вот делец по недвижимости, там владелец бакалейных магазинов, здесь адвокат, там врач, здесь делец по шерсти, там делец по шелку, все лоснятся, все упитанны и все в супружестве. Жены — пара дюжин стареющих Ширли. Подбородок Мюриель заострился. Овал ее лица потерял всю свою привлекательность. Она была чопорной и зажатой — натянутая улыбка, тесные одежды, безрассудные глаза. Я пришел туда с одной из лучших девочек Нью-Йорка, по глупости называемой Имоджин, восемнадцатилетней яркой блондинкой. Позднее она вышла замуж за нефтяного магната. Дорогая любимая Марджори, я говорю тебе, мы, две богемы, прохаживались среди этих тридцатилетних респектабельных людей, как боги. Мы ослепили их. Все обкормленные снующие мужья жаждали Имоджин и ненавидели меня. Их жены ненавидели Имоджин и жаждали романтически выглядевшего в твидовом пиджаке композитора. О, это было великолепно! Мюриель вывела меня в сад. Я не сделал ни единого движения к ней, Марджи, клянусь гонораром в двадцать миллионов золотом. Я был снова Ноэлем Трусом, искренне сохраняющим дистанцию с доброй старой тетей. Она попыталась вернуть все на прежние позиции и сказала, будто очень счастлива и только надеется, что я покончу однажды с хорошими девочками и докажу, что я лучше в самом деле. Она подразумевала, что Имоджин была козырем. Это полностью соответствовало истине. Одна причина, которая разбудила сочувствие к ней, должен отметить, — она извинилась с грубой прямотой за некоторые свои высказывания в отношении меня на вечеринке семь лет назад. Ну, что было, то было, скажу я тебе, я довольно измучился с Имоджин: она была идиоткой, правда, но жгучие взгляды тех мужей объединили меня с ней, должен отметить, и мы оставались великолепной парой еще месяц или около того после удивительного приема. С тех пор я никогда не видел Мюриель и не жду встречи с нею.
