— Нет, нет, Ширли. Это больше не повторится. Ни одна часть этого. Я слишком стар. Я знаю лучше. Мне даже это не нравится.

— Ширли? Мое имя Марджори.

— Твое имя Ширли.

Ноэль сел на кушетке; он ссутулился, и его руки свисали меж колен. Он посмотрел на нее. Свет, падавший от огня и от настольной лампы, освещал его лицо, делая линии щек резко очерченными.

— Послушай, дитя, запомни это и помни, что я сказал об этом еще в самом начале игры, когда в первый раз совершил ошибку, коснувшись тебя. Я не собираюсь жениться ни на тебе, ни на ком-либо вроде тебя. Ничто никогда не сможет заставить меня сделать это, ничто, ясно?..

— Да кто же, ради Бога, говорит о свадьбе? — Она была встревожена и испытывала головокружение. — Ты мне даже не очень нравишься.

— О, черт побери, ну и чушь же ты несешь! Послушай, — сказал он, встал и подошел к ней, — думаю, ты веришь, что, когда в прошлую субботу я попросил тебя помочь мне с освещением, я не вел все к этому. Я не мальчишка из колледжа. Ласки вызывают во мне отвращение. Я могу получить все, что захочу, когда захочу и с самыми лучшими девушками…

— Но со мной ты не можешь, — не задумываясь, перебила она.

— У меня нет абсолютно никакого желания заниматься этим с тобой, — ответил Ноэль. — Я сомневаюсь, чтобы ты смогла заставить меня. Вероятно, в свое время ты попытаешься сделать это.

Она вскочила на ноги; слезы застилали ее глаза.

— Я осталась здесь, чтобы сказать тебе, что не сержусь, но я быстро начинаю сердиться. Я буду заниматься твоим освещением, участвовать в твоих шоу, а за остальным ты можешь пойти к черту. До свидания.

Она не успела сделать и двух шагов, как его рука оказалась на ее плече. Держа ее на расстоянии вытянутых рук, он серьезно и открыто смотрел ей в лицо.

— Что ты думаешь насчет хорошей прогулки? Я думаю, нам не мешало бы немного поговорить.

— Ты думаешь, что я всего лишь глупый ребенок, не так ли? Который не может оторваться от тебя, так же как Уолли не может оторваться от меня. Ну хорошо, что если это правда? Зачем тебе надо было оскорблять меня так жестоко? Что ты хочешь? Ты не сможешь заставить меня сделать что-нибудь плохое. Я знаю, что всем женщинам не терпится переспать с тобой. Ну, хорошо. Ну, хорошо! Оставь тогда меня одну! Даже больше не целуй меня. Не прикасайся ко мне, не разговаривай со мной, не танцуй со мной, не проси меня выпить вместе с тобой, не мучь меня — это все, что я прошу! Я хотела поцеловать тебя с тех пор, когда в первый раз увидела год назад. Я признаю это. Сейчас я покончила с этим, и все. Отпусти меня. Я не хочу идти с тобой.

Он опустил руки. Она подошла к стулу, на котором лежал ее кожаный пиджак, и надела его.

— Марджори, — позвал он.

Сейчас он улыбался теплой, слегка грустной улыбкой, таящей в себе иронию.

— Так дело не пойдет. Волей-неволей мы оказались этим летом вместе. Нам нужно немного поговорить. Здесь или гуляя, это не имеет значения.

Она засунула руки в карманы пиджака.

— Ну, тогда пойдем. Давай выйдем отсюда.

Марджори и Ноэль прошли вдоль берега, залитого лунным светом, затем мимо ламп, бросавших красные и зеленые отблески на их лица. Они сели на скамейку, от которой исходил запах мокрого дерева, и закурили. Волны бились о берег, а издалека, еле слышно, доносилась мелодия «Любовь — это старая сладкая песня», которой подпевала группа пьяных людей.

— Нам нужно было пойти туда, где делают шашлыки, — сказал Ноэль.

— Пожалуй, — согласилась Марджори.

— Мне было восемнадцать лет, — произнес Ноэль, луна стояла за его спиной, и его лицо было бы совсем невидимым, если бы не зажженная сигарета, — когда я в первый раз переспал с женщиной. Я был руководителем драматического кружка в детском лагере, а она — матерью одного из детей. Посмотрев на нее, ты бы сказала: это самая что ни на есть безобидная женщина. Черт! Образование заставляет меня чувствовать себя грязным, когда в мыслях возвращаюсь к ней, хотя я пытаюсь никогда не делать этого…

— Послушай, Ноэль, я не хочу слышать о твоем прошлом. Ты для меня ничто.

— Воспользуйся моим советом и слушай. Тебе лучше знать обо всем этом… Вплоть до того времени я чувствовал стеснение, даже когда просто думал об отношениях между мужчиной и женщиной. Но миссис Деринг, так ее звали, сделала все очень простым, раз и навсегда. Я сильно изменился после этого Мой отец быстро заметил произошедшую перемену. «Должен женить тебя, Саул, это единственная вещь, способная исправить тебя, остепенить». В колледже я не получал хороших отметок. И это после того, как закончил самую лучшую среднюю школу в штате Нью-Йорк и тесты на интеллект показали, что у меня прекрасные способности. Видишь ли, мой отец хотел, чтобы я пошел учиться на юриста, я мечтал о другой профессии… ну, тебе нужно знать, что моя мать и сестра приняли мою сторону в этой истории. Давай будем считать точно установленным фактом, что я был тогда никому не нужным бездельником и находился на грани изгнания из Корнелла, которое опозорило бы имя главного судьи Эйрманна. Мой отец, Марджори, и я говорю об этом с сожалением, самое напыщенное ничтожество в мире, и он успешно подавлял, пересиливал всех людей, с которыми имел дело, за исключением меня… хотя именно это было главной целью его жизни…

Но дело было совсем не в этом. Я был совершенно согласен сделать все, что он захочет. Я хотел исправиться и остепениться, если это только было возможно. Мне не очень-то нравилось быть никчемным бездельником. Но тогда я совсем не понимал себя. Узнав о желании моего отца, я начал появляться среди хороших девушек Вест-Сайда. Я, должно быть, назначил в свое время свидания девяти десятым из них. Вот так я стал знатоком Ширли. Я ходил гулять с Ширли после Ширли. Этому не было конца. Она была повсюду. Я слышал о какой-нибудь новой хорошенькой девушке — Сюзан Рэйн, Хелен Хаплен, Джуди Моррис, имя не имело значения. Я звонил ей, договаривался о встрече, шел к нужному дому, она открывала дверь — и там оказывалась Ширли. В различных платьях, с различными телами, смотрящая на меня другими глазами, но смотрящая на меня тем же самым неменяющимся взглядом, взглядом Ширли. Хорошо выглядевшая девушка, мать следующего поколения, которую заставляли быть веселой и вести себя по-детски, хотя это и не могло скрыть просвечивавшую тусклость личности, как проглядывают серые камни сквозь траву в Центральном парке. Позади нее, каждый второй раз, стояла ее мать, отпугивая непрошеного гостя, с таким же лицом, как и у матери Сюзан или Хелен, только чуть более или менее грубым, морщинистым или одутловатым, на котором была заметна неприкрытая тусклость личности, о Боже!

Ноэль встал и начал ходить взад и вперед, его каблуки громко стучали.

— О Боже, Марджори, эта тусклость матерей! Эта невыразительность была смесью чувства собственной правоты и настороженного тщеславия, непроизносимого подозрения: «это старший сын судьи Эйрманна, говорят, что он замечательный мальчик, но я не знаю, это не проверено, он хочет быть композитором или кем-то еще не менее странным, и я также слышала, что он как-то спутался с женщиной, не выполняет задания в колледже…» Марджори, поразительно, чертовски поразительно, с какой быстротой распространяются слухи. Меня начали опасаться. Появился слух, что я был сущим бездельником; и он казался вполне правдивым. Самое забавное заключалось в том, что я влиял на Ширли так же, как виски действует на индейцев. Она знала, что ей будет плохо, я могу причинить ей вред, но я сводил ее с ума. Марджори, у меня довольно высокое самомнение, но оно никак не распространяется на мои романтические похождения в Вест-Сайде. Я честно говорю тебе, что был похож на человека, идущего с палкой по грядке с гиацинтами и сбивающего цветы направо и налево. Напомню тебе, что они все пришли в себя. Ширли была неуязвима. Сейчас они все замужем — за дантистами, производителями шерсти, юристами и многими другими, но я уверяю тебя, они все еще помнят Саула Эйрманна. И не всегда все выходило однобоко. Я помню пару из них. Но тогда я был без ума от Ширли. Эта любовь была самым худшим моим мучением.