Марджори направилась мимо конторы прямо к общественным телефонным будкам в главном здании и позвонила своей матери. От едкого запаха свежей краски у нее на глазах выступили слезы. В соседней кабинке мистер Грич время от времени принимался кричать и нечленораздельно ворчать на свою секретаршу в Нью-Йорке. Оператор сказал Мардж, что все нью-йоркские линии заняты. Она вышла на крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом, пока ждет. На небо набежали тучи, влажный ветер покачивал ветви дубов, и в воздухе чувствовался запах дождя. Марджори удрученно уселась на ступеньки крыльца, положив подбородок на руки.

Все волшебство улетучивалось из «Южного ветра», как воздух из проколотой шины. Ей нравился Самсон-Аарон, нет, она любила его, старого обжору. Но появление в «Южном ветре» родственного лица омрачило свет дневной. «Южный ветер» в воображении Марджори был новым чистым миром, миром, где грязное детство в Бронксе и неуклюжая юность в колледже забывались, как старые сны, миром, где она могла наконец-то найти себя и быть собой — чистой, новой, независимой, без родительской опеки. Словом, это был мир Марджори Морнингстар. Испарившегося очарования лагеря, собственного скромного положения, неудачи с именем — этого уже было достаточно. И вот появляется еще и дядя, таща за собой длинную цепь старой жалкой реальности. Она почти чувствовала тяжесть этой цепи, она почти ощущала холодные кандалы на своих щиколотках, скованные невидимой длинной рукой ее матери. Это было невыносимо.

— Опять дождь, что ж ты будешь делать! — проворчал мистер Грич, выскакивая на крыльцо, заставив Марджори подпрыгнуть от неожиданности.

Он стоял прямо позади нее, хмурясь пасмурному небу, хлопая фонариком по ладони, теперь он, как и в прошлом году, казался вылитым сатаной. Воздух «Южного ветра» творил что-то с мистером Гричем.

— Когда, черт его подери, я выкрашу все эти дома? Вы понимаете, что у нас шел дождь две недели, не переставая? — Он проревел это последнее замечание прямо в лицо Марджори.

— Мне очень жаль, — сказала она.

Он посмотрел на нее, заморгав, как будто это заговорил камень.

— Что? Что вы сказали?

— Мистер Грич… прошу прощения, мне ужасно не хочется беспокоить вас… это мелочь…

— Что, что?

— Мой дядя, он моет посуду, как я понимаю.

— Кто? Ах, да, старый Сэм. Ну, конечно, он скорее захочет заработать двадцать пять долларов в неделю, чем ничего не заработать. Да и я тоже, ей-богу, но похоже, что в этом сезоне мне это не удастся.

— Это просто… ну, это тяжелая работа.

— Разумеется. Именно поэтому я и плачу ему.

— Он… в общем, он старый человек.

— Ну и что все это значит? Слушай, твоя мать сказала мне, что он сильнее меня. Он не прикован к кухне. Он ухватился за эту работу обеими руками. И, кажется, он весьма и весьма преуспевает. Вообще-то кухарка говорит мне, что он ест за десятерых. Я собираюсь поговорить с ним по этому поводу и заметить, что моя кухня еще не превратилась в ферму по откормке свиней. Так насчет чего ты беспокоишься? Что тебя так волнует?

Обращаясь к ней, он каждый раз тыкал в нее фонариком.

Его голос и взгляд заставили ее поежиться.

— Ну, я просто подумала… я не знаю… я считаю, что если бы это была его идея…

На этом она окончательно сбилась с мысли. Грич ушел от нее в офис.

Через несколько минут ей сообщили, что ее соединили с абонентом. Когда Марджори, держа телефонную трубку в руке, ожидала услышать голос матери, в ее голове промелькнула мысль: если я буду возмущаться, что она послала сюда дядю, не сообщив мне об этом, она скажет: «В чем дело, ты собираешься заняться там чем-то таким, о чем тебе совсем не хочется говорить с нами?»

Марджори попыталась подыскать достойный ответ, но в это время в телефонной трубке раздался голос матери. Уверив ее, что она была в полном порядке, а лагерь замечательным, Марджори сказала:

— Ну и сюрприз приготовила ты для меня!

— Какой сюрприз? — вкрадчиво спросила миссис Моргенштерн.

— Самсон-Аарон.

— А, дядя. Как он там?

— Просто замечательно.

— Это хорошо. Передай ему привет от моего имени.

— Не думаешь ли ты, — немного помолчав, произнесла Марджори, — что могла бы и сказать мне о его приезде сюда?

— Разве я не сказала?

— Конечно, нет.

— Ну, вообще-то да, я думаю, это было на той неделе, когда ты была поглощена экзаменами. Но ведь ты не возражаешь против того, что он живет там, не так ли?

— Мне кажется, немного поздно спрашивать об этом.

— В чем дело, — спросила миссис Моргенштерн, — ты собираешься заняться там чем-то таким, о чем тебе совсем не хочется говорить?

— Я уже сделала это, — ответила Марджори. — С марта у меня была любовь с мистером Гричем. Как ты думаешь, почему я устроилась на работу?

— Не будь слишком умной.

— Он моет посуду.

— Кто?

— Дядя.

— Что?! Он? Он ведь сторож.

— Уже больше не сторож. Он зарабатывает деньги, моя посуду. Хочет купить хороший подарок для своего внука.

Наступило молчание.

— Ну, — наконец выдавила из себя миссис Моргенштерн, — как я вижу, все это очень хорошо. Твой дядя моет посуду. Я напишу ему и попрошу опять стать сторожем.

— Оставь его в покое! Ты неуемна, мама!

— А что ты так разнервничалась? Скоро ты будешь рада, что дядя там.

— Я уверена, что именно поэтому ты и сделала это, мама, — чтобы найти мне жилье.

— Чего ты хочешь от меня, Марджори? Почему ты позвонила? Ты хочешь, чтобы я написала ему и попросила вернуться домой? Скажи «да», и я так и сделаю, вот и все.

Марджори несколько минут пыталась найти выход из сложившегося тупикового положения. В любом случае ей будет очень тяжело заставить дядю покинуть «Южный ветер» после того, как он оказался здесь. Сейчас, когда она увидела его гордость и удовольствие от зарабатывания денег, она понимала, что это невозможно.

— Спасибо, мама, я ничего не хочу. Я подумала, тебе будет интересно узнать, что он в порядке и что я тоже в порядке, и все так хорошо, словно лучше и быть не может.

— Твои слова не могут не радовать меня, дорогая.

— Замечательно. Передай папе, что я его люблю.

— Передам. До свидания. Не делай ничего, и я тоже не буду ничего делать.

— Спасибо, мама, это дает мне свободу действий. До свидания.

Проигран еще один раунд.

Но почему-то Марджори почувствовала, что привыкла к двум неприятным и очень нежелательным фактам: что она все еще была Марджори Моргенштерн и что она, скорее всего, не сможет очаровать Ноэля (по крайней мере в ближайшее время); она прекратила волноваться по этому поводу и стала наслаждаться «Южным ветром». Мардж редко видела дядю, и если они случайно сталкивались друг с другом, то улыбались и обменивались несколькими приятными словами, но не более того. Ей все еще очень нравилось смотреть через озеро на детский лагерь по утрам и чувствовать, насколько же она повзрослела за последний год. На репетициях шоу всегда было весело, даже если она только махала ногами вместе с другими девушками из конторы, и больше ничего. Кроме того, неплодотворная работа в офисе начала приносить ей определенное удовольствие. Она поддерживала на своем столе чистоту и строгий порядок, слышала одобрительное ворчание Грича, когда быстро и без ошибок отпечатывала письма, и это ей нравилось, причем она сама не знала почему.

Лагерь с каждым днем становился все лучше и лучше. Погода тоже была очень хорошей. К первому июля, после ясной и солнечной недели, трава стала бархатно-ровной, здания сверкали белизной и позолотой, а вокруг бегали шумные веселые люди в летних одеждах карнавальных цветов. Это была разношерстная группа молодых ньюйоркцев; несколько девушек говорили с нелепым бруклинским или бронксовским произношением, а многие мужчины были слишком грубыми, но большинство было точно такими же молодыми людьми, которых она знала всю жизнь. Они ели, танцевали, пили и играли во все виды спорта с большим энтузиазмом. Пища, которой их кормил Грич, была любопытной смесью традиционных еврейских деликатесов — соответствующе приготовленная рыба, фаршированная голова, измельченная куриная печенка, и блюда, к которым евреи испытывали отвращение, — устрицы, копченая свиная грудинка и ветчина. Гости поглощали с большим аппетитом и те и другие кушанья. Марджори приходилось вытаскивать бекон из яичницы на протяжении всей первой недели, пока официант наконец не привык к ее старомодным привычкам.