— Бесполезно, — произнесла она несколько мгновений спустя.
— Что?
— Проходит. Наверно, такое состояние не может продолжаться долго. Это становится просто сиреневой аллеей.
— Тогда пойдем отсюда.
Уолли зашагал быстрее, и вскоре они снова были на открытом воздухе, выйдя на свет из-под сени аллеи.
Они ехали по городу в ярком солнечном свете по высыхающей дороге, открыв окна, чтобы в «бьюик» вливался теплый благоухающий воздух.
— Пойдем, пообедаешь с нами, — сказала она, когда он остановил машину у ее дома.
— Мне нужно идти прямо в библиотеку, Мардж. Но все равно спасибо.
— Спасибо за сирень, Уолли. Это просто чудо.
Она открыла дверь. Вдруг его ладонь оказалась на ее руке.
— Может быть, нет, — проговорил он.
Она взглянула на него.
— Что, может быть, нет?
— Может быть, он был не последний. Поцелуй.
Легко рассмеявшись, она сказала:
— Уолли, дорогой, не ломай голову над этим. Я не знаю. Может быть, мы еще раз найдем такую сирень.
Он кивнул и уехал.
Войдя в квартиру, она попала в шторм. Мать, сидевшая на краю стула в гостиной, поднялась на ноги, как только Марджори вошла.
— Здравствуй, надеюсь, ты хорошо провела время?
— Очень хорошо, — сказала Марджори, сбрасывая туфли. В тоне и поведении ее матери ясно слышался сигнал тревоги.
— В основном тебе удается хорошо проводить время, — произнесла миссис Моргенштерн, приближаясь к ней со сложенными руками.
Сложенные руки — это уже было серьезно. Марджори тщетно пыталась мысленно найти причину. В последние недели она была необыкновенно добродетельна.
— Стараюсь, — сказала она, вешая плащ на вешалку.
— Стараешься! Это верно, что ты стараешься. Ты можешь приложить свои старания к чему угодно. Ты даже постараешься поехать в Содом, если я позволю тебе, но это случится только через мой труп.
Только сейчас на столике в прихожей Марджори заметила распечатанный конверт с эмблемой «Южного ветра» в углу, рядом с адресом отправителя. Она вздохнула.
— Мам, я думала, что мы давным-давно договорились, что ты не будешь читать мои письма.
Она взяла письмо и прошла в гостиную. Это было подписанное Гричем уведомление о собрании работников «Южного ветра».
— Я открыла его по ошибке. Я думала, это рекламный проспект. Откуда мне знать, что ты получаешь письма из Содома?
— Ну, раз ты распечатала его по ошибке, почему бы тебе не притвориться, что ты этого не делала, и мы все будем счастливы? Я хочу есть…
— Это правда или нет?
— Что правда, мама?
— Ты работаешь или не работаешь в Содоме?
— Разве это не мое дело?
— Прости, но это мое дело, если моя дочь решает ехать к собакам. По меньшей мере, я должна быть уведомлена.
— Никто не едет к собакам.
— Если ты собираешься работать в Содоме, то ты едешь к собакам.
Марджори посмотрела в глаза матери. Она была на пару дюймов выше ее. Миссис Моргенштерн смотрела на нее снизу вверх, наморщив нос и прижав руки к бокам.
— Пожалуйста, мама, давай выйдем из средневековья. «Южный ветер» не Содом. Это вполне уважаемое место для проведения летнего отдыха, гораздо более уважаемое, чем Прадо, если хочешь знать. Ты ничего не имела против того, чтобы я ехала в Прадо, где днем и ночью еще больше этих чертовых обниманий-поцелуев и разведенки в узких корсетах постоянно флиртуют с проклятыми музыкантами…
— Откуда у тебя эти слова, Марджори? Чертовы, проклятые. Ты набралась этого в Содоме? Или от Маши?
— Я не видела Машу почти год, и ты это знаешь, — устало ответила Марджори.
— Да, а когда я сказала, что устала от нее, что ты мне ответила? Она будет твоей любимой подругой до конца жизни, а я средневековая дура, я и это, я и то. Ну так кто оказался дурой? Я была права насчет Маши, и я права насчет «Южного ветра». Это не место для тебя, Марджори. Хорошо, некоторые приличные люди могут бывать там — взрослые люди, люди, которые знают, как контролировать себя… ты же будешь там, как младенец в лесу, тебе всего девятнадцать…
— Девятнадцать с половиной, а в июле мне будет почти двадцать. Ты вышла замуж, когда тебе было восемнадцать лет.
Лицо матери изобразило насмешку.
— Ты сравниваешь нас? Я жила самостоятельно с пятнадцати лет, зарабатывая себе на жизнь. Когда мне было восемнадцать, на моих руках были такие мозоли, каких у тебя не будет и в пятьдесят. Я истекала кровью и кричала в такси по дороге в больницу, когда ты родилась, — да, по дороге с того потогонного предприятия, где я гнула спину по шестнадцать часов в день, чтобы заработать три доллара в неделю…
— К чему все это? Ты считаешь, что я не должна была ходить в колледж? Многие мои однокурсницы сейчас работают. Я сделала то, что ты хотела, как я считала, ничего больше…
— Милая, конечно, мы хотели, чтобы ты училась в колледже. Мы с папой хотели, чтобы наши дети получили все то, что не могли получить мы. Вот почему я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь в девятнадцать лет в этом Содоме.
Марджори с горячностью привела довод о том, что ей нужна была практика, чтобы стать актрисой, а ее она могла получить в «Южном ветре». Но раздражение миссис Моргенштерн было не унять.
— Актрисой! Вы только поглядите! Хорошего мужа и детей — вот чего тебе захочется через пару лет, милая, как только тебе надоест слоняться по Бродвею, как бродяга. — Заметив рассерженный взгляд дочери, она поспешно добавила: — Может быть, я ошибаюсь, может быть, ты вторая Этель Бэрримор. Хорошо. Предположим, что это так. Разве Этель Бэрримор обязательно было ехать в такое место, как «Южный ветер»? Когда ей было девятнадцать, таких мест еще не существовало. И все-таки она стала великой актрисой.
Наткнувшись еще на пару-тройку подобных аргументов, которыми с бесконечной изобретательностью действовала в спорах миссис Моргенштерн, Марджори сказала:
— Ну, я не знаю, что ты можешь с этим сделать. Я еду, и тут уж ничего не попишешь.
— А если я запрещаю тебе?
— Бессмысленно. Мне нужно думать о карьере. Я не могу ее бросить только из-за того, что у тебя какое-то дикое представление о взрослых лагерях.
Миссис Моргенштерн глядела на нее с молчаливым удивлением и оттенком невольного уважения. Она привыкла к гораздо большему шуму и крикам, без которых не обходилась Марджори в подобных диспутах. Относительно спокойная решимость — это было что-то еще, что-то новое. Она осторожно добавила:
— Папа скажет тебе то же самое, что и я.
С той же осторожностью Марджори ответила:
— Думаю, я могу поговорить с ним. С тобой не могу.
— А если он скажет нет?
— Я поеду в «Южный ветер».
— В любом случае?
— В любом случае.
— Понимаю. А потом?
— Что потом?
— Ты все еще должна окончить школу.
— Я знаю.
— Ты думаешь вернуться домой, есть нашу еду, мы будем покупать тебе одежду, как будто ничего не случилось?
— Так что же, мама, ты предлагаешь мне никогда больше не переступать порога этого дома?
После недолгих колебаний миссис Моргенштерн сказала:
— Что ж, ты говоришь, что ты независимая женщина с собственной карьерой, о которой должна думать. Тебе не нужны наши советы, наши наставления. Ты не должна нуждаться и в нашей поддержке.
Марджори долгим взглядом посмотрела на мать, ее лицо побледнело. Она ничего не сказала, но вдруг медленно начала улыбаться.
— Чему ты улыбаешься? Расскажи мне эту шутку.
В голосе миссис Моргенштерн слышалась едва заметная неуверенность.
Марджори чувствовала себя пленником, который, прислонившись к двери своей темницы, вдруг попадает в солнечный свет, на свободу.
— Нет, мама, — проговорила она. — Мне не нужна ваша поддержка. Помнишь, как ты сказала, что если я не буду осторожной, то могу оказаться полезной? Я уже полезна. Я печатаю на машинке. Я беру уроки стенографии. И выгляжу я неплохо. Я стою пятнадцати долларов в неделю на свободном рынке. Это не состояние, но девушки живут на это, Бог знает, по всему городу. Дай мне знать, когда ты захочешь, чтобы я съехала, мама.
