Маша показала веслом на каноэ, появившееся из тени у берега.
— А вот и Карлос, наверняка опять ворчит, да только вот он, тут как тут.
Они приблизились к покачивающемуся, бряцающему деревянному плоту, который стоял на баках из-под нефти, и коренастая темная фигура схватила Марджори за руку.
— Спокойно, — сказал скрипучий голос, и она ступила сначала на мокрый бак, а потом на покрытый мешковиной плот.
Маша выбралась из каноэ с сумкой Марджори в руках.
— Карлос, это Марджори…
— Привет. Быстрее, малышки, репетиция уже началась.
Он помог им устроиться в его каноэ и повел его в сторону берега мощными взмахами весел. Марджори, сгорбившись у его ног, была смущена его молчанием.
— Простите, что мы так беспокоим вас, мистер Рингель.
— Никакого беспокойства. А теперь тихо, мы уже близко, никогда не знаешь, когда ему вздумается выскочить из кустов.
Каноэ с треском вошло в сладко пахнущие ветви, мокрые от росы, и ткнулось днищем в берег.
— Беги со своей подружкой вперед, а я избавлюсь от каноэ.
Быстрая пугливая пробежка сквозь кустарник и шиповник, и вот они уже стоят, запыхавшись, в ярко освещенном домике, балки которого сплошь увешаны женским бельем, чулками и купальными костюмами. На кровати, читая «The Saturday Evening Post», сидела красивая девушка, высокая блондинка, совершенно обнаженная.
— Привет, — сказала она Маше. — Сегодня с подружкой, а? Ты что-то рановато.
— Четверть десятого.
Блондинка взглянула на свои часы и зевнула.
— Черт, так и есть. Мне нужно быть на сцене через десять минут.
Она поднялась и медленно пошла по комнате, подбирая одежду, совсем не беспокоясь из-за отсутствия штор на окнах.
Маша сказала:
— Это Марджори Моргенштерн — Карен Блер.
— Привет, — произнесла Карен, махая Марджори бюстгальтером и потом надевая его. — Чувствуй себя как дома, если что нужно — расчески, пудра… Может, нужно белье?
— Спасибо, я захватила все с собой.
— Отлично. Приятно знать, что на другом берегу озера живут не одни лишь попрошайки.
— На что ты жалуешься? Я все равно в твои вещи не влезаю, ты, гороховый стручок, — сказала Маша.
Карен застегнула «молнию» на зеленых шортах, надела белую английскую блузку и скользнула ногами в мокасины.
— Увидимся, ребятишки.
Махнув длинными вялыми пальцами, она пропала.
— Теперешняя пассия Ноэля Эрмана, — уточнила Маша, доставая одежду из шкафа.
— Она ошеломительна, — сказала Марджори. — Они собираются пожениться?
— Что, они? Да она просто его подружка по постели на это лето. Ей тридцать один, и она тупая, как столб. Три раза была замужем и разводилась.
— Боже милостивый, она кажется на старше двадцати…
— В следующий раз приглядись внимательно к ее глазам и губам, милочка. Увидишь, на сколько она выглядит.
— А сколько ему лет?
— Ноэлю? Двадцать семь — двадцать восемь, наверно.
— Он будет на репетиции, верно?
— Он режиссер, лапуля, — сказала Маша с тенью нетерпения. Она направилась в ванную комнату с охапкой одежды.
Марджори знала, что Ноэль Эрман был главой артистов «Южного ветра», общественным режиссером, который писал и ставил спектакли. В городе Маша частенько наигрывала на пианино и напевала многие его мелодии из ревю для лагеря. Эрман в самом деле казался необыкновенным человеком. Несколько из его музыкальных скетчей были представлены в бродвейских шоу. Многие его песни были опубликованы; две из них — «Босая в небесах» и «Поцелуи дождя» — в эти дни были хитами. Марджори очень взволновала перспектива встретиться с такой знаменитостью. Пока она одевалась, она думала, что белокурая девушка была первой всамделишной любовницей какого-то человека, которую ей довелось увидеть, хотя она читала книги и смотрела фильмы и спектакли о них всю свою жизнь. Но отчего-то Карен Блер не казалась ей похожей на тех. К разочарованию Марджори, в ней не отразилось никаких следов греха или вины. Может быть, подумала Марджори, это просто очередная выдумка Маши.
Маша вышла из ванной накрашенная и похудевшая, в коричневой мексиканской блузе с кожаным поясом, украшенным медными бляхами. Марджори привыкла видеть ее в мешковатой оранжево-зеленой униформе.
— Бог ты мой, да вы только гляньте!
— Похожа на человека? — спросила Маша жеманно. Она взяла Марджори под руку, и они вдвоем встали перед зеркалом. — Две сирены из-за озера. Неплохо.
— Клянусь, ты заткнешь эту блондинку за пояс, — сказала Марджори. — Ты обязательно должна попробовать закадрить Ноэля Эрмана.
— Ага, чтобы Карлос задушил меня и бросил мой труп в кустах?
— Чепуха. Какие у него права на тебя?
— Да никаких, с какой стати, старый он недотепа… пошли. — Маша выключила свет. — Теперь помни, если мы повстречаем Грича, не обращай на него внимания. Ты просто гость. Меня-то он знает, так что с этим никаких проблем.
— Он… он в самом деле тебя знает?
— Боже правый, деточка моя, я торчу здесь три вечера в неделю, не могу же я постоянно увертываться от него. Карлос навешал какую-то лапшу ему на уши. Для меня Грич делает исключение. У меня как будто неподалеку летний домик. Пойдем.
Воздух сумеречной аллеи был насыщен сладким запахом горного лавра. Маша уверенно пошла в темноту.
— Сюда, Мардж, А что касается флирта с Ноэлем Эрманом, то он не про нашу честь, голубушка. Он у нас второй Мосс Харт или Коул Портер. Когда ему стукнет в голову, он женится на ком-нибудь вроде Мэгги Салливан.
— Он не еврей, как ты думаешь?
— Не знаю. Наверно.
— Но «Ноэль»…
— Проклятье. Я знавала еврея по имени Сент-Джон.
Аллея свернула и стала шире, они вышли на пустую открытую площадку чудного желтовато-зеленого цвета под лучами прожекторов, похожую на газон с театральных декораций. В центре лужайки фонтан на белом бетонном основании, освещенный красными, синими и желтыми прожекторами, извергал радужно переливающиеся брызги. Грубые скамейки и беседки расположились на лужайке в веселом беспорядке. Тут и там росли высоченные старые дубы, обложенные белыми камнями, отражавшими свет прожекторов. За лужайкой виднелись линия каноэ, красно-зеленая арка плавательного бассейна и черное озеро.
— Боже мой, — прошептала Марджори, — как здесь тихо.
— В субботу после полудня эта лужайка похожа на Таймс-сквер. — Маша направилась по траве в сторону общего зала, и Марджори засеменила сбоку от нее. — Все теперь заняты шашлыками.
— А где все спят? В тех больших зданиях? — Марджори невольно приглушила голос. У нее было ощущение, будто она пробирается по деревне в нацистской Германии.
— Нет, в коттеджах за деревьями. Мужчины слева, девушки за нами. Тот здоровый дом со стеклянным фасадом — это столовая. Годится только для выходных с большим наплывом гостей, а вообще-то чепуха. Рядом с ним здание администрации, в котором…
Воздух наполнился пронзительным воплем. В унисон ему заскрипели все дубовые деревья.
— Бернис Флэмм — междугородный звонок. Бернис Флэмм.
Еще одна сирена, щелчок и затем молчание.
— Проклятые громкоговорители, — сказала Маша. — Не дают покоя ни днем, ни ночью. С ума можно сойти.
— А что отделяет мужчин от девушек? Ограда или что-нибудь еще?
— Только листва, моя дорогая, и воспитание, — сухо ответила Маша. — Они уже большие мальчики и большие девочки, ты понимаешь.
— Должно быть, иногда случается…
Маша схватила ее за руку.
— Ох, Иисусе Христе! Везет же нам. Грич. Выходит из зала. Прямо на нас.
Марджори увидела невысокого человечка в белых штанах до колен, который спускался по ступеням общего зала. Ее ноги подкосились.
— Что нам делать, повернуться и бежать?
— Не болтай ерунды. Иди, как шла. Не смотри на него. И ради Бога, не гляди так виновато.
Марджори почувствовала, что ей некуда девать руки, которые болтались где-то внизу, и вдруг ей показалось, что нет ничего подозрительного в том, что человек сцепит свои руки. Она отвела их за спину, схватившись за собственные локти. Фигура в белых шортах приблизилась вперевалку, странно покачиваясь из стороны в сторону. Марджори попыталась отвести глаза, но, как ребенок, который не может отвести глаз от чудовища в мультфильме, глядя на него сквозь раздвинутые пальцы, она продолжала таращиться на мистера Грича. Он вглядывался в каноэ и, кажется, пересчитывал их на ходу. Левой рукой он вертел карманный фонарик. Внезапно он повернул голову и уставился прямо на Марджори. Она думала, что лишится чувств. Взгляд Грича на мгновение задержался, потом он быстро перевел его на Машу, его губы едва пошевелились, и он пошел дальше, не произнеся ни слова.
