Патрисия Хойл покачала головой:

— Да, он был чудовищем. Но при этом великий режиссер. Если он сказал, что я никудышная актриса, значит, это правда.

Мы немного помолчали.

— Что вы будете делать теперь? — ©просил я наконец.

— Искать другую работу.

— Домоправительницы?

— Может быть.

— Скажите мне честно: почему вы согласились работать у Торки домоправительницей, хотя честолюбие влекло вас совсем в другую сторону?

Патрисия Хойл улыбнулась с горечью:

— Я такая глупая. Думала, он, узнав меня получше, передумает и предложит мне роль в одном из своих фильмов. А господину Торки это так и не пришло в голову.

— И тогда вы сменили тактику: попытались его соблазнить.

— Еще один неверный шаг. Торки была ненавистна сама мысль о том, что кто-то может к нему прикоснуться.

— Так почему же вы остались с ним?

Патрисия Хойл посмотрела мне прямо в глаза.

— Может, это покажется вам безумием, но я любила его. — Она повернулась ко мне спиной и зашагала обратно в больницу.

Никогда не пойму, что творится в головах у женщин. Как могла она, молодая, красивая, влюбиться в толстого старика с мерзким характером? Это было для меня большей загадкой, чем Троица для папистов.

На следующий день Николз и Ребекка занялись поисками студентов Оксфорда. А я отправился поговорить с доктором Фионой Эшли, той самой женщиной, которая сопровождала Торки во время его поездки в Вашингтон.

Она уже оправилась от шока и принимала меня в своем прекрасном доме в фешенебельном Хэмпстеде.

— Его убил этот проклятый фильм, — сказала Фиона Эшли со злостью.

Я внимательно оглядел женщину. Ей было за сорок — элегантная блондинка, чья холодная красота меня не трогала.

— Что это значит? — спросил я.

— Дэвид с головой ушел в свой проект. Он работал над ним долгие годы. Он решил множество проблем: подписал контракты на съемку произведение Босха с музеями всего мира, просмотрел пробы сотен актеров и лично набрал всех исполнителей, включая статистов, уже собирался приступить к работе, и тут кинокомпания заморозила все текущие проекты.

— Почему?

Доктор Эшли посмотрела на меня с негодованием:

— Разве вы не знали? — Она назвала голливудскую компанию, несколько недель назад купленную японцами. — Эти варвары уволили все руководство и назначили новых людей. Проект Дэвида приостановили. Вот почему мы так быстро вернулись в Лондон. Он не собирался сдаваться. Хотел искать других продюсеров. Но, очевидно, огорчение от этих японских фокусов оказалось для Дэвида фатальным. Его сердце не выдержало.

— Что вы собирались делать в Вашингтоне?

— В Национальной художественной галерее хранится «Смерть скряги» Босха. Дэвид хотел использовать ее в фильме.

— Но в сценарии картина не упоминается.

— А вы откуда знаете? — Фиона Эшли посмотрела на меня с сомнением.

— Я читал сценарий.

— Это невозможно. Дэвид берег его как зеницу ока.

— Текст был в его ноутбуке.

— В ноутбуке? Боже, я совсем о нем забыла! Значит, он у вас.

— Да, вместе с остальными личными вещами господина Торки. Кстати, мы собираемся отдать их семье.

— У Дэвида никого не было. Он — единственный сын, а родители его умерли много лет назад.

— Он оставил завещание?

— Мы никогда не говорили с ним о денежных делах.

— Насколько мне известно, вы были подругой Торки.

— И что? Это вовсе не значит, что он должен был обсуждать со мной свое завещание. Честно говоря, я сама достаточно богата. И уж конечно, я была с ним не ради денег.

— А ради чего тогда? Говорят, Торки был аскетом. Он ни с кем не занимался сексом.

Фиона Эшли фыркнула:

— Опять эти глупые сплетни. Какая скука! Люди только и думают, что о сексе. А что им еще остается?

— Значит, вы подтверждаете, что режиссер избегал сексуальных контактов, — подытожил я.

— Вам не понять, — бросила она, сопроводив слова испепеляющим взглядом.

Эта докторша даже не представляла себе, насколько права. Да, я действительно не понимаю людей, которые не трахаются.

— Так объясните мне, — попросил я госпожу Эшли, стараясь, чтобы мой тон звучал не слишком язвительно.

— У гениев, таких, как Дэвид, иные потребности, чем у обычных людей. Они живут в другом, более высоком, измерении.

А я всегда считал, что человек, который не живет сексуальной жизнью, болен. И продолжаю так думать. И все же я удержался и не высказал этих соображений доктору Эшли, переведя разговор на «Смерть скряги».

— Почему Торки так интересовала эта картина?

— Я уже говорила вам, она нужна была ему для фильма.

— Но в сценарии она не упомянута, — снова возразил я.

Госпожа Эшли вздохнула.

— «Смерть скряги» изображает вечную борьбу между добром и злом. В решающий момент скряга не может выбрать между распятием, которое держит ангел, и мешком денег, который протягивает ему дьявол. Дэвид был захвачен этой темой. Он говорил, что весь фильм будет построен вокруг этого конфликта.

Мне вспомнился сюжет «Алейт». Если судить с такой точки зрения, жизнь жены Босха следовало толковать как проигранную битву со злом. И жертвой в ней стала Агнес.

— Помимо сценария в ноутбуке находилась повесть под названием «Алейт». Вы знаете, кто ее написал?

— Дэвид, — произнесла Фиона Эшли без тени сомнения.

Аллилуйя! По крайней мере одна тайна разгадана. Оставалась, правда, еще одна, и она беспокоила меня гораздо больше: почему Торки отправил свою повесть Джули Бонем с просьбой позаботиться о ней? Познакомились ли эти двое через Яна Хасельхоффа или, как я и подозревал, под маской Тау скрывался сам режиссер?

— Дэвид уже много лет интересовался Босхом, — продолжала доктор Эшли. — Его потряс тот факт, что человек, задумавший и воплотивший такие картины, как «Музыкальный ад» и «Видения потустороннего мира», вел столь серую жизнь. Дэвид хотел снять фильм о Босхе, но биография художника совершенно его не вдохновляла. Зато фигура Великого Магистра Братства Свободного Духа поразила его воображение. Некоторые искусствоведы считают, что Босх неоднократно изображал этого человека на своих картинах. С него, например, написан «Святой Иоанн на Патмосе», хранящийся в Берлине. Дэвид попытался представить, что стала бы делать жена такого скучного человека, как Босх, если бы ей встретился такой обворожительный мужчина, как Великий Магистр. Так родилась «Алейт». Полагаю, вы читали повесть, и мне нет смысла рассказывать вам, что между ними произошло.

— Да, я ее прочел, но еще до того, как обнаружил текст в компьютере Торки.

— Это просто смешно! — воскликнула Фиона Эшли. — Только мне было известно о существовании повести. Разумеется, Дэвид больше ни с кем о ней не говорил.

— Судя по всему, о тексте знал кто-то еще. Я обнаружил копию в компьютере одной девушки, убитой около двадцати дней назад.

Это сообщение ошеломило госпожу Эшли.

— Кто эта девушка? — спросила она.

— Ее звали Джули Бонем. Вы были с ней знакомы?

— Кажется, нет. Где ее убили?

— Мы пока точно не знаем. Мы нашли только ее голову — в желудке трески, выловленной у берегов Шотландии.

— Дело об отрубленной голове! — воскликнула доктор Эшли. — О нем писали во всех газетах. Но какое отношение эта девушка имеет к Дэвиду?

— Мне бы тоже очень хотелось это узнать. Торки часто сидел в чатах?

— Нет, как вы могли даже подумать? Дэвид, конечно, высоко ценил Интернет. Говорил, что Всемирная сеть — уникальное поисковое средство. Но он презирал эти дурацкие чаты и тех, кто теряет в них свое время. — Она взглянула на меня растерянно. — А почему вы спрашиваете?

— Так, просто из любопытства.

Она должна знать о Джули Бонем как можно меньше.

Чем больше я узнавал о режиссере и его маниях, тем яснее становилось, что психологические портреты совпадают. Ему вполне могла прийти в голову такая безумная идея: организовать группу для изучения творчества Босха и постановки живой картины. И если Тау и Торки — одно и то же лицо, то Джули Бонем могла заприметить его в чате, пока следила за женой Шару. Торки — Тау искал Еву. Девушка приняла его правила игры. Даже поехала в Англию по его зову. А потом она что-то заподозрила. Может, Джули Бонем сорвала с Тау маску, и тогда он ее убил.