Поскольку Яковлев не сражался за большевиков в Гражданскую войну, то и не имел связанных с этим преимуществ. Свой путь к учебе он описывает как годы превращения из интеллигентского сынка со средним образованием, которому не довелось побывать в рядах красноармейцев, в рабочего и бойца. К великой досаде отца, желавшего, чтобы сын нашел «хорошую» работу Яковлев, окончив школу в 1922 г., полностью посвятил себя самолетам. «…Кем быть? Решение принято: авиаконструктором. Но с чего начать, к кому обратиться? Никаких знакомств среди авиаторов я не имел»^{510}, — пишет он. Начал Яковлев с того, что самоучкой построил планер и поехал с ним на соревнования планеристов в Крым. Его творение не смогло взлететь, зато он познакомился Ильюшиным, Пышновым и Горощенко, такими же страстными авиалюбителями, которые впоследствии вошли в плеяду великих советских авиаконструкторов. От них он узнал, что на авиаконструктора можно выучиться только в недоступной для него академии^{511}. Но Яковлева это не обескуражило: уже год спустя второй его планер получил на соревнованиях приз. В 1924 г. он устроился в учебные мастерские Военно-воздушной академии, трудился подсобным рабочим на аэродроме, поднялся до должностей «хозяина ангара» и младшего моториста. Знаменитый в 1930-е гг. летчик Пионтковский брал его с собой в полеты. В конце концов, Яковлев спроектировал свой первый двухместный самолет, который сумел построить с помощью таких организаций, как Общество друзей воздушного флота (ОДВФ) и Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (ОСОАВИАХИМ). Пробный перелет на этом самолете, совершенный в июне 1927 г., принес Яковлеву премию, грамоту и, наконец-то, долгожданный допуск в Военно-воздушную академию.^{512} К тому времени, рассказывает он, с ним произошли немалые перемены. На встречу с бывшими одноклассниками в 1926 г. он гордо явился новым человеком: «…Меня сперва и не узнали в загорелом красноармейце в сапогах, солдатской шинели и буденовке с голубой авиационной звездой»^{513}. Таким образом, Яковлеву понадобился год, чтобы понять, какой вуз ему нужен, и четыре — чтобы его туда приняли. Но в итоге он своего добился: стал красноармейцем, завоевал признание среди авиаторов и избавился от клейма «интеллигента со средним образованием».

Кожевникова, окончившая школу в 1931 г., сумела попасть в Военно-воздушную академию только через три года — в 1934-м. Ее тоже так воодушевила возможность открыть новый мир, что она упорно шла к цели и сначала усердно занималась самостоятельно^{514}. ОСОАВИАХИМ помог и ей: после того как в ноябре 1932 г. Кожевникова сделала доклад об устройстве спроектированного ею реактивного двигателя, направил ее из техникума, где она до тех пор училась, на подготовительные курсы Азербайджанского политехнического института. Но она скоро увидела, что там готовят инженеров только для нефтяной промышленности, и решила ехать в Москву, не зная, куда именно податься. Поступила было в энергетический институт, потому что кто-то сказал ей, что он «самый трудный»: «…Мне казалось, что он-то и приведет меня в авиацию»^{515}. Однако и этот путь оказался тупиковым. Не видя иного выхода, Кожевникова осенью 1933 г. обратилась лично к родоначальнику советского воздухоплавания К.Э. Циолковскому (1857-1937). Тот, посмотрев ее проекты реактивных двигателей, написал ей рекомендацию в Военно-воздушную академию на имя наркома обороны К.Е. Ворошилова (1881-1969). Рекомендация не помогла, и в 1934 г. Кожевникова, вновь решившись прибегнуть к помощи влиятельного человека, пришла к главнокомандующему Военно-воздушными силами Я.И. Алкснису, который допустил ее к вступительным экзаменам в академии. Извещение о приеме она и еще две женщины получили, когда уже начался семестр^{516}. Кожевникова рассказывает свою одиссею как историю эмансипации: во-первых, она одержала верх над родителями, не отпускавшими ее из Баку; во-вторых — преодолела расхожее мнение, что женщине не место в военной академии. Мир, который она покорила, «в буквальном смысле» представлялся ей «волшебным»^{517}.

Почти все инженеры, самое позднее — после поступления в ву3 покидали провинцию, чтобы начать новую жизнь в крупных центрах — Москве, Ленинграде, Харькове, окончательно оставляя в прошлом родительский дом и прежние времена. В эпоху восстановления хозяйства и строительства социализма выбор профессии инженера напрашивался сам собой. Решающую роль играло не только то, что юноши и девушки из рабочей среды лучше всего были знакомы с этой профессией по собственному опыту, как заметила Шейла Фицпатрик^{518}. Главное влияние на них оказывала атмосфера тех лет, когда кругом только и говорили о технике, промышленности, реконструкции экономики. Молодежь, и коммунистически, и прагматически настроенная, жаждала знаний, которые партия предоставляла ей в первую очередь в технических вузах. Большевики развернули кампанию за создание новой технической интеллигенции, и такие люди, как Логинов, Чалых или Кожевникова, «охваченные непонятным восторгом»^{519}, следовали их призыву, потому что давно мечтали учиться.

Дети интеллигенции столь же горячо, как их сверстники из рабочих, хотели строить новую жизнь, и желание стать инженером было распространено среди них не менее широко. Если рабочие видели деятельность инженера своими глазами, трудясь на заводе или фабрике, то потомки старых инженеров знакомились с этой профессией благодаря отцам. Т.А. Иваненко подчеркивает: «Все тогда хотели стать инженерами, и мужчины и женщины. Не потому, что это было престижно или пропагандировалось, а потому, что это было интересно. Никто не хотел быть педагогом или врачом»^{520}. Преклонение перед техникой отличало не одних большевиков. Это явление развивалось непрерывно еще с XIX в. (см. ч. II, гл. 1 и 2). Мечта об индустриальном прогрессе, которая побудила поколение отцов сотрудничать с большевиками, теперь внушала молодому поколению пылкое стремление выучиться на советского инженера. Отец Л.С. Ваньят пришел в восторг, когда услышал, что дочь намерена пойти по его стопам. Он гордо сказал: «У нас будет одна профессия и одна форма»^{521}. Однако, несмотря на общую для всего молодого поколения любовь к технике, дети буржуазии в годы первой пятилетки практически не имели возможности воплотить свои мечты в жизнь. До этого периода высшее образование представляло для них нечто само собой разумеющееся, теперь же они столкнулись с наличием строгих квот, призванных держать их подальше от институтов. Впрочем, принимать в вузы детей «трудовой интеллигенции», т. е. инженеров, служивших советской власти, отнюдь не запрещалось. Всесоюзный комитет по высшему техническому образованию 18 сентября 1930 г. весьма четко определил, что преимущество при поступлении имеют выходцы из семей «рабочих, колхозников, бедняков и батраков», а категорически не допускаются в высшую школу только: а) лица, лишенные избирательных прав или живущие на нетрудовой доход; б) лица, исключенные ранее из технических вузов, техникумов или других учебных заведений по социально-политическим причинам^{522}. Тем не менее установленная система льгот и квот фактически служила барьером для детей из «буржуазной среды». Она создавала такие огромные проблемы, что даже пресса неоднократно о них писала, хотя время тогда было не слишком подходящее, чтобы заступаться за интеллигенцию (старую). Под сухим заголовком «О приеме детей специалистов в учебные заведения» несколькими скупыми фразами обрисовывалась ситуация, приводившая в отчаяние многих молодых людей, желавших учиться. После того как в 1929/1930 учебном году категорию «трудовая интеллигенция» упразднили и дети специалистов, подающие документы в вуз, стали проходить по разряду «служащих», «Инженерный труд» заметил, что отпрыскам интеллигенции теперь не на что надеяться. Распоряжение Наркомата просвещения, чтобы дети специалистов пользовались преимуществами при поступлении, не выполнялось^{523}. Постановление СНК СССР, уравнивающее их с детьми рабочих, нарушалось на каждом шагу. Рекомендация ВЦСПС включать в приемные комиссии членов инженерных профсоюзов также попросту игнорировалась^{524}. В декабре 1930 г. профсоюзный журнал напоминал: «Старые инженер и техник, работающие рука об руку с рабочими в течение многих лет, вдали от культурных центров республики, имеют право поместить своих детей во втуз наравне с рабочими»^{525}. Однако технические вузы всеми правдами и неправдами старались не брать детей специалистов. Порой это вызывало такую реакцию, как, например, у инженера К.Ф. Шулякова: когда его сына не приняли в институт, он заявил своему начальству, что не будет заниматься ремонтом домен в качестве инженера, а станет простым рабочим, чтобы сын наконец смог учиться. «Таких Шуляковых много»^{526}, — уверял орган инженерной профсоюзной организации. После реабилитации старой интеллигенции в 1931 г. протесты и жалобы исчезли со страниц печати.