Богдан также не хотела обращать внимание на окружающую политическую обстановку и ссорилась из-за этого со своим главным инженером Н.Н. Сербом, старым специалистом. На ростовском мукомольном комбинате она обнаружила гармоничный инженерный коллектив, все его члены единодушно не любили советскую власть. Однако Богдан и другие молодые инженеры и техники, невзирая на это, были готовы разрабатывать новые конструкции и повышать производительность, а старый главный инженер расценивал любые действия в этом направлении как поддержку ненавистного ему ударничества. Они много раз спорили о смысле и цели технических новаций, и в итоге Богдан и ее коллегам порой приходилось реализовать свои проекты тайно, в отсутствие начальника^{816}. Стремление к интеграции отдаляло Богдан от старых, критически настроенных инженеров, заставляя причислять ее скорее к новой, советской технической интеллигенции. Это коренное различие между старым и молодым поколениями видел и главный инженер Серб, заявивший Богдан: «Дражайшая, вы — наша собственная советская интеллигенция»^{817}.

Шельмование и преследование старых инженеров вырыло между двумя поколениями такую пропасть, что даже реабилитация старых специалистов и зазвучавшие в печати призывы учиться у них и «не задирать нос» вряд ли могли навести через нее мосты. Логинов, Гайлит, Поздняк и Яковлев глубоко прониклись недоверием к старым специалистам, чувствовали себя новыми хозяевами и были уже не в состоянии относиться к старшим коллегам без предубеждения. Эти конфликты — запретная тема, которую инженеры в различной степени «вытесняют» из сознания, обходят молчанием или упоминают лишь вскользь. Типично для советского инженера, предпочитающего забыть о конфронтации с поколением своих предшественников, высказывание Розанова: «Никаких конфликтов между старыми и новыми инженерами не было»^{818}. Наиболее яркий пример внутренней борьбы между новым дискурсом и старыми ценностными ориентациями демонстрирует нам Поздняк. В нем как будто жили две души: «новая», заставлявшая его видеть в лощеных господах врагов, и «старая», которая тянулась в мир ученых, к изысканной одежде и вежливому обхождению.

Перед молодыми инженерами, которые в начале 1930-х гг. устремились на заводы и фабрики, чтобы работать непосредственно на производстве и заменить старое поколение, правительство поставило великую задачу: в кратчайший срок превратить отсталую Россию в индустриальную страну, способную конкурировать с такими государствами, как США и Германия. Сталин требовал преодолеть «50-100 лет отставания» за десять лет. Рабочих и инженеров призывали выполнить только что принятый первый пятилетний план в четыре года. Гидроэлектростанции, металлургические комбинаты, химические и тракторные заводы надлежало построить за время, немыслимое даже для развитых западных стран. Металлургические гиганты Магнитогорска и Кузнецка, на возведение которых отводились фантастические 1000 дней, начали «социалистическое соревнование» за то, кто задует первую домну. На Днепрострое левый берег Днепра соревновался с правым: каждый стремился как можно быстрее завершить строительство своих объектов. Главным средством ускорить работу служили встречные планы, которые принимали рабочие и инженеры, беря на себя обязательство перекрыть план, спущенный сверху правительством, и выполнить порученные задания раньше установленного срока. Все старались трудиться «большевистскими темпами», т. е. опережать графики, работать по несколько смен без перерыва, сокращать производственные процессы. В печати новые инженеры изображались кудесниками, повелевающими временем: «Строители моста уплотнили время. Они втискивали в свои дни неимоверно много дел. То, что обычно требовало недели, у них отнимало сутки. Бетон, изготовляемый в течение месяца, они укладывали лишь 10-12 дней. Пролет № 2 был закончен на 18 суток раньше срока. 3-й и 9-й кессоны были опущены в небывало короткий срок. Дни строительства были, так сказать, днями конденсированной плотности»^{819}. Инженеров, которые, опровергая прежние расчеты, ставили новые рекорды по срокам строительства, славили как «поколение Октября»: «Инженер Щит… знал… что страна требует темпов и темпов и что каждый день затяжки строительства — удар по всему хозяйству страны… Щит сделал единственный возможный для него вывод… В итоге кран был смонтирован не в месяц, а ровно в 15 дней без помощи "Союзсантехпропа"»^{820}.

Новым темпам посвящались художественные произведения, прозаические и драматические, под такими названиями, как «Время, вперед!» или «Темп». В. Катаев в своем романе показал, что означали «большевистские темпы»: «При нормальных условиях… такой комбинат, который ставим мы здесь, должен строиться восемь лет, и тем не менее… мы построим его в три года»^{821}. Для инженера — героя романа время измеряется исключительно производственными операциями, единицами труда: «Время не было для него понятием отвлеченным. Время было числом оборотов барабана и шкива; подъемом ковша; концом или началом смены; прочностью бетона; свистком механизма; открывающейся дверью столовой; сосредоточенным лбом хронометражистки; тенью тепляка, перешедшей с запада на восток и уже достигшей железнодорожного полотна… Между ним и временем не было существенной разницы»^{822}.

Темпы первых пятилеток входили в план точно так же, как само хозяйственное строительство. Они представляли собой неотъемлемую часть программы индустриализации, а не одно из ее следствий, с которым приходилось мириться под давлением обстоятельств. Сталин объяснял: «Иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать… Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют»^{823}. Очень важный элемент первого пятилетнего плана заключался в том, чтобы его считали планом выживания, делом жизни и смерти. Индустриализация и ее бешеные темпы легитимировались и оправдывались как программа обороны: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость… Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»^{824}. В памяти людей еще живы были Первая мировая война, Гражданская война и интервенция. Газеты постоянно пугали их тем, что Советский Союз находится на грани новой войны, что на его границах повсюду подстерегает враг, который только и ждет удобного момента, чтобы напасть. Чуть не каждый день появлялись сообщения об агрессивных замыслах и действиях капиталистических Англии, Франции, Германии и Японии. Индустриализация страны, внушалось читателям, служит в первую очередь не для повышения уровня жизни, а для обеспечения безопасности и самого существования СССР. Недаром стройку называли «фронтом», прямо приравнивая бои, которые велись киркой и лопатой, к войне с оружием в руках. Осуществление грандиозного проекта требовало, чтобы люди относились к первым пятилеткам как к войне и действовали соответственно — отказывая себе во всем, работая на пределе сил.