Это я, конечно, знал и не потому, что имел юридическое образование, а потому что в мире существовали нормы и представления, понятные каждому человеку.

Мой новый начальник вышел, а я остался с кипой папок и следователем Зарембой, который иронически смотрел на меня и мою растерянность перед обязанностями, появившимися так неожиданно. Коллега вынул портсигар, предложил мне папиросу. Закурил молча. Я все еще не в состоянии был свыкнуться со своей ролью. Заремба прервал молчание:

— Работа, конечно, ответственная… Судьбы людей, и главное нет кодекса, одни установки. Но если все решать по совести…

По совести. Все это я запомнил. Это было понятно и в то же время страшно. Совесть может ошибаться, как все, связанное с чувством. Достаточно ли я тверд и мужествен?!

Я вздохнул, встал из-за стола и подошел к окну. И вдруг увидел жену. Бедняжка, она стояла на другой стороне улицы, на тротуаре, укутавшись в шаль. Надо скорее сказать ей, успокоить. Бросаюсь к двери, но на пороге меня останавливает красноармеец.

— Товарищ Юденич, вас вызывает помощник начальника.

Значит, предупредить жену не удастся. Шагаю вслед за красноармейцем в кабинет Зингерова. Он уже не за своим огромным столом, а у входа. Ждет меня.

— Приняли дела?

Пока я раздумывал, как лучше объяснить ситуацию и мои опасения, Зингеров дал распоряжение.

— Останетесь в отделе: работать и ночевать, надо расчистить тюрьму. От контры. Дел много накопилось.

— И домой не отпустите?

— Нет.

— Ну что же, раз надо…

У меня перед глазами стояла жена, обеспокоенная, бледная.

— Я хотел бы сообщить дома, кое-что из одежды взять…

Зингеров посмотрел на меня с сожалением — ему казалось, наверное, что я напуган и пытаюсь скрыться.

— Прежде прочтите это и подпишите.

Он взял со стола бланк и протянул его мне. Я пробежал глазами текст, в котором говорилось, что обязуюсь держать в секрете государственные тайны. «В случае нарушения обязательства, добровольно обрекаю себя на расстрел», — говорилось в конце бланка. Последняя фраза заставила меня побледнеть.

— Как? Добровольно?

Зингеров спокойно, даже сухо ответил:

— Такой порядок. А вы что, боитесь проболтаться?

Опять посмотрел на меня с сожалением. Я взорвался:

— Ничего не боюсь…

— В таком случае будем считать вопрос решенным. Подпишите!

Я машинально, с пренебрежением расписался.

— Устраивайте свои семейные дела, — принимая листок, сухо произнес Зингеров. — Приступайте к работе. Предупреждаю — не опаздывать!

На улице я догнал жену, понуро удалявшуюся от Особого отдела, взял под руку.

— Жив! — произнесла она радостно.

— Жив, жив…

— Зачем вызывали?

Я рассказал ей все подробно. Не скрыл и своих сомнений.

— Нужна только честность, так поняла я, — ответила она успокоенно. — Что же ты не решаешься?

— Уже решился.

Она сжала мою руку.

— Может быть, это твое будущее.

Жена оказалась права. Начался незабываемый период моей жизни…

Решать по совести. Кажется, совершенно ясное понятие, но каким оно становится трудным, когда сталкиваешься с событиями, участником которых являешься ты сам. Перед тобой человек со всеми своими достоинствами и недостатками, он борется с тобой, борется за себя. В течение каких-то часов, дней, а то и недель происходит поединок между обвиняемым и следователем. Тактика следователя одна — наступление, обвиняемого — защита. Но иногда положение меняется, приходится отступать и даже обороняться. В перерывах между допросами следователь работает, работает порой больше, чем во время встречи с противником.

Так вот в процессе этой работы, а точнее — борьбы надо решать судьбу обвиняемого. На нас возлагалась обязанность определить преступление и предложить наказание. И то и другое органически связано. Уже в процессе следствия возникает мнение относительно результатов, поэтому формулировка обвинительного заключения по своему тону должна соответствовать решению. Личное отношение следователя к обвиняемому присутствует во всем этом. Прежде всего спрашиваешь самого себя: заслужил человек такого наказания? Свою совесть спрашиваешь.

А если я ошибаюсь? Если что-то пропущено, не вскрыто. Если факты, обвиняющие человека, всего-навсего случайное совпадение, и он не в силах доказать противное.

Богомолов говорил мне:

— Чутьем надо узнавать — кто свой, кто контра.

И привел пример из своей практики:

— В дни осиповского мятежа я был председателем ЧК в железнодорожных мастерских. Поговоришь с беляком, и сразу понятно, чем он дышит.

— Тогда враг действовал открыто, бросался на Советскую власть с оружием в руках, — возражал я. — Теперь он маскируется. Трудно определить, чем он дышит, чутьем его не разгадаешь…

Мой приход в Особый отдел совпал с формированием Красной Армии, организацией военных училищ; требовались специалисты. А найти их можно было только среди кадров старой армии. Но кадры эти не были однородными: часть офицеров, как известно, с первого дня революции и гражданской войны осталась в стане врагов и продолжала бороться с Советской властью под знаменами Врангеля, Дутова, Деникина и других царских генералов. Другая часть старого командного состава перешла на сторону революции и верно служила родине и народу. Были и такие, кто симпатизировал в душе Советам, но в силу традиции и дисциплины оказался среди врагов и выполнял волю своих бывших начальников. Таких мы старались привлекать в качестве военспецов. Находившиеся в тюрьме пленные, перебежчики пронюхали об этом и быстро перестроили свои биографии в надежде получить в Красной Армии командную должность повыше. Они лгали на допросах, преувеличивали свои чины, хвастались знаниями. Попробуй раскусить такого субъекта!

В первые же дни работы следователем мне попался один белый офицер именно с такой биографией, состряпанной в тюрьме.

Допрос происходил в несколько комической ситуации. Отправляясь утром на работу, я обнаружил, что подметка на одном моем ботинке оторвалась. Время было летнее, и я решил идти босиком, замены не было. Сел за стол, а ноги подобрал под себя. В таком виде меня застал приведенный на допрос офицер. Он мельком взглянул на босые ноги следователя и сделал для себя соответствующий вывод.

— Фамилия, имя, отчество? — поставил я стереотипные вопросы. — Рассказывайте о себе все!

И он начал рассказывать вдохновенно, не стесняясь в преувеличениях, где касалось его военных доблестей и заслуг. Назвал он себя капитаном, сыном священника, выпускником известного в России военного училища. Все это излагалось самыми простонародными словами, с вопиющим искажением военной терминологии. Вначале, фиксируя ответы, я исправлял офицера, потом рассердился и стал писать так, как он говорил. Подал ему на подпись. Мой капитан долго прицеливался к тому месту, где следовало приложить руку и, наконец, поставил какую-то малограмотную закорючку.

— Значит, окончили военное училище? — повторил я вопрос.

Рассерженный, я стал экзаменовать капитана по алгебре, геометрии, географии. Вместо ответов, он мычал и хлопал глазами.

— Кто вы такой? — неожиданно вырвалось у «капитана».

— Офицер, адъютант бригады.

Беляк вскочил, вытянулся и, забыв, что на нем нет шапки, взял под козырек.

— Виноват, ваше благородие!

— Ведь врал все? — не успокаивался я.

— Так точно, ваше благородие! Ефрейтор я…

И «капитан» снова, теперь уже с удивлением посмотрел на мои босые ноги. Это они ввели его в заблуждение — решил, что перед ним какой-то бродяга, которому можно втереть очки без особого труда.

Сидевший за столом Богомолов едва не прыскал от смеха.

— Зачем же ты врал? — вмешался он в допрос.

Бывший «капитан» уныло протянул:

— Хотел должностишку побольше получить в армии.

— Дурак, а мы вот теперь за обман Советской власти вкатим тебе срок побольше.

Ефрейтор побледнел. Куда девались его самоуверенный тон и хвастливая развязность.