Галина заколебалась, но вынуждена была согласиться. Пошла к проходной, но у самой двери вдруг повернула назад. Пришлось мне и шоферу взять ее под руки.

В комнате дежурного я предъявил Галине Д. ордер на арест. И хотя она была напугана, все же смогла заставить себя возмутиться:

— Это какая-то ошибка. Я буду жаловаться, капитан, и вам не поздоровится!

Как следователь я был малоопытен, поэтому, несмотря на тщательную подготовку плана допроса, повел первую беседу с Галиной Д. неуклюже. Да и позже я натыкался на разного рода трудности и особенно — на свои сомнения. Передо мной сидело нежное прекрасное создание. Мне не верилось, что она могла быть причиной гибели сотен бойцов и командиров. Галя не один год делила с ними кров и пищу. Как-то чудовищно выглядело обвинение ее в предательстве.

Да и вела она себя на допросах не как убийца или шпионка: плакала, требовала, умоляла поверить ей, а уличающие ее показания сельчан отвергала, утверждала, что это недоразумение, месть несостоявшихся ухажеров, черная зависть глупых баб.

Я пришел к выводу, что не способен вести следствие, не способен мучить вопросами женщину, припереть ее к стенке неопровержимыми фактами, сформулировать уничтожающее заключение и подал рапорт с просьбой отстранить меня от следствия.

Начальник Особого отдела был человеком большой силы воли и еще большей строгости. Он обычно разносил в пух и прах провинившихся подчиненных, не прощал человеческих слабостей. Но тут не вина, не промах, не слабость. Тут — позиция. Он не стал беседовать со мной на душеспасительные темы, не прибегнул к чудодейственному разносу. Он пришел на очередной допрос, сел в сторонке и некоторое время слушал мою вежливую с Галиной беседу. Потом взял ведение допроса на себя. Это был настоящий урок молодому следователю. Неожиданные и острые вопросы привели Галину в замешательство, ее попытки увильнуть от ответа были наивны и жалки. Мешанина разрозненных фактов выстроилась в логичную стройную цепь неопровержимых доказательств.

Мне стало стыдно и за свое неумение, и за рапорт. Галину я уже видел совсем в другом свете. Да и она преобразилась. Справившись с растерянностью, отчаянно стала бороться за свою жизнь. Она искала спасительную нить и не могла найти. В ее словах и жестах проглядывала натура целеустремленного и далеко не наивного человека.

Казалось бы, все стало на свои места. Я продолжал следствие, благодарный старшему товарищу за полученный урок. Дело успешно продвигалось к финалу. Галина рассказывала о своем предательстве, своих встречах с представителями фашистской контрразведки, но на самом последнем допросе вдруг заявила:

— Все, что я говорила — вранье. Больше ничего вам не скажу…

Итак, напрасны бессонные ночи, мучительные сомнения, нервные перегрузки. Несложное, казалось бы, следствие измотало меня вконец. Ненависть к этому коварному и лживому существу охватила меня, и я с трудом сдерживался.

Спокойным тоном, будто не было никакой бури в моей душе, я заговорил с Галиной, дал ей понять, что такие «прыжки» совершенно бессмысленны, следствие уже располагает всем необходимым для четкого и недвусмысленного вывода. Она не верит? Пожалуйста! И я приступил к перечислению фактов и анализу материалов дела. Галина поняла, что все кончено. Выдержка оставила ее, она расплакалась. Стала каяться, говорить, что связалась с фашистами только по малодушию, просто хотела спастись, когда попала им в лапы во время одного из посещений села. Однако раскаяние было запоздалым. Я так и заявил ей:

— Признать свою ошибку надо было после вербовки, признаться во всем командованию отряда, искупить свою вину честным служением Родине. Вина ваша не в том, что вы поддались минутной слабости, а в том, что по приказу врага сгубили сотни советских людей, предали дело, за которое боролся отряд, задушили партизанское движение в оккупированном гитлеровцами районе…

— Что же делать теперь?

— Принять то, что заслужили!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Следствие было закончено. Галину Д. отправили спецрейсом в Москву.

Нити к этому бункеру тянулись из Пятигорска. Тянулись давно, со времен второй мировой войны. Нащупать их никак не удавалось. Да и бункер «не открывался», хотя о его существовании догадывались. Были обнаружены следы, правда, весьма нечеткие. Они, как и догадка, конечно, не являлись ключом к тайне.

Однако обрести ключи надо было. Бункер жил, бункер действовал как опасный организм, плодоносящий яд, отравляющий души людей. Следы как раз и представляли собой капельки яда. Время от времени люди находили в своих почтовых ящиках состряпанные в бункере «писания».

Враг, если он умен, а обитателям бункера отказать в этом нельзя, использует все средства конспирации, причем современные. Годами можно находиться рядом с бункером и не подозревать о его существовании. Только нить, связывающая бункер с «внешним миром», способна навести на реальный живой след, стать ключом тайны.

Куда же повела нить, или, вернее, откуда повела к бункеру нить?

Если идти к истокам, то есть доискиваться до начала начал, то, наверное, надо остановиться на 1929 г. Именно в этом году на сборище адвентистов седьмого дня произошел раскол. Небольшая часть наиболее реакционных сектантов во главе с проповедником Унрау выделилась в самостоятельную группу, отмежевавшуюся от своих бывших единомышленников и перешедшую на нелегальное положение. Необходимость нелегальщины была вызвана не романтическими устремлениями, а характером деятельности группы, подчинена задачам, которые группа выдвигала.

В нашей стране существует свобода вероисповедания. Государство оставляет за верующими право исповедовать ту или иную религию, если это не идет вразрез с интересами советского народа, нашего социалистического строя. Группа Унрау теоретически и практически предавала интересы народа, ставила своей задачей борьбу с Советской властью. Раскольники проповедовали отказ от общественной деятельности, участия в строительстве социалистического общества, призывали свою паству к нарушению советских законов.

Отношения внутри группы строились на диктате, на беспрекословном подчинении паствы апостолам, «живым Христам». Как образно представляли эти взаимоотношения апостолы, видно из их правил: свободные адвентисты — «послушные пальцы», они не видят, не слышат, не рассуждают, не мыслят. Быть безмолвной тенью апостола — вот идеал адвентистов-реформистов.

Разработана была и психологическая основа подчинения — страх перед «живым Христом». Апостол мог, как во времена инквизиции, лишить верующего свободы, попросту говоря, содержать строптивого под замком, заставить отказаться от детей, подвергнуть пыткам и даже приговорить к смерти. Самым ужасным было проклятие. Над несчастным повисала, словно меч, кара божья, и он искал спасение в самоубийстве.

Изуверские методы воздействия на паству превращали ее в слепое орудие апостолов. Именно оно способно выполнять роль, которая отводится обычно нарушителям законности и правопорядка. «Послушные пальцы» творили черное дело, и оно благословлялось «живым Христом».

После смерти Унрау Всесоюзный совет адвентистов седьмого дня возглавил Манжура. Как у всякого «живого Христа», у Манжуры появились «ученики». Первым среди них оказался некто Гадюкин и не только по счету, первым по надежности, исполнительности, изобретательности. Имеется в виду изобретательность особого рода. Гадюкин мог «выпускать яд» незаметно, жалить душу с елейной улыбкой на лице. Он прошел «великую» школу лицемерия и ханжества, изучил науку растления человеческих душ. Это был дьявол в образе ангела. Ядовитая гадюка в самом обычном понимании слова.

Науку лицемерия Гадюкин познал в библейской школе в Германии. Талантливого ученика приметила кайзеровская разведка и в 1918 г. завербовала. Под видом военнопленного, возвращающегося на родину, он был переправлен на территорию РСФСР и приступил к выполнению заданий немецкой секретной службы. Положение одного из руководителей адвентистов давало ему возможность широко вести антисоветскую пропаганду, вовлекать паству в подрывную деятельность против молодой Советской республики.