Почти всю ночь я промаялся без сна, беспокойно ворочаясь, а под утро заснул и проспал как убитый целый час. В четыре зазвонил будильник — пора было приступать к обязанностям разносчика газет в мире, еще осиянном светом звезд. Я медленно ехал на своем «швинне» по направлению к Колониал-лейк, каждый мускул стонал от усталости, а каждая клеточка тела мечтала умереть от позора, которому подвергла меня Молли, покинув на глазах у всех. Пока я еле-еле нажимал на педали, в голове у меня крутилась мысль, что более неудачного первого свидания, чем у меня, история взаимоотношений полов не знает. Я попал в водоворот навязчивых воспоминаний, перебирал мельчайшие подробности своего поведения: что я говорил Молли, что делал с того момента, как она поцеловала меня, и до того, как спокойно и расчетливо променяла переднее сиденье моего автомобиля на более насиженное место в автомобиле Чэда. Больнее всего уязвляло то, с каким нечеловеческим хладнокровием она проделала это. Молча, без колебаний, не произнеся ни слова, не попрощавшись, не поцеловав, не извинившись. У меня дыхание перехватывало от боли. Я предпочел бы, чтобы Молли завершила вечер более благородно: позволила бы мне отвезти ее до дома, вытерпела бы мои неуклюжие восторги на крыльце, а уж потом позвонила бы Чэду и нежно помирилась бы с ним. Она же не просто бросила меня на глазах у всей нашей команды, что само по себе ужасно, но подвергла меня этой казни в присутствии Найлза и сестры Чэда. Они тоже стали очевидцами ее пренебрежительного отношения ко мне, которого я, как мне кажется, не заслуживал.

Они сидели у меня за спиной на заднем сиденье неподвижно, как парализованные, и молчали, будто их муха укусила.

— Похоже, у Молли сегодня было назначено свидание не только мне, — наконец произнес я. — Теперь я ваш шофер, распоряжайтесь мной по своему усмотрению.

Раздался стук в окно, и в машину вскочил Тревор, заняв освободившееся после ухода Молли место.

— Я все видел. Настоящая елизаветинская драма, приправленная соусом барбекю. Мы живем в городе, где царят провинциальные нравы. Здесь терпеть не могут образованных, утонченных молодых людей вроде меня самого. После моего приезда в Чарлстон как только меня не называли: педик, гомик, извращенец, содомит и еще самыми разными словами, которые неприлично повторять. Хотя, конечно, в моем случае все эти оскорбления попадают точно в цель. Лео, я прекрасно понимаю все, что ты думаешь о стремительном исчезновении Молли.

— Как это тебя еще не прикончили, Тревор, и тебе удалось дожить до таких лет? — спросил с искренним удивлением Найлз.

— У меня есть свои маленькие секреты, — ответил Тревор так добродушно, что я рассмеялся.

— Тревор, я даже не знаю, чем вы, геи, занимаетесь друг с другом, — сказал я.

— А я и знать не хочу! — вставил Найлз.

— Я тоже. — Фрейзер зажала уши руками.

— В дело идут крюки для мяса, бритвенные лезвия, огнеметы и дилдо из бычьего пениса.

— Что такое «дилдо»? — спросил Найлз.

— Ах ты, деревенщина с гор, — вздохнул Тревор.

— Я тоже не знаю, — признался я.

— Ладно, Лео, после всего, что ты пережил, я готов преподать тебе вводный урок бесплатно. От платы за инициацию освобождаешься в порядке личного одолжения.

— Спасибо, Тревор. Ты уже сделал мне одолжение, когда сел в машину. Помог в идиотской ситуации. Я никогда этого не забуду.

— Ладно, испечешь мне своих вафель, и мы квиты. В тот день, когда мы приехали в Чарлстон, я отведал кунжутных вафель, которые испек самый одинокий человек на свете. Кто позволил Молли так обращаться с тобой! Стыд ей и позор!

— Не думает же Лео в самом деле, что такая девушка, как Молли, будет встречаться с таким парнем, как он, — произнесла Фрейзер.

— А почему бы и нет, черт подери?! — воскликнул Найлз.

— Только не наскакивай на меня, Найлз, — покраснела Фрейзер. — Они из разных слоев общества. Лео — коренной чарлстонец и прекрасно сам это понимает. Чарлстонский высший свет держится в тени, но это по-прежнему самая влиятельная сила в городе.

— Ты уверена? — спросил Найлз.

— Смотри не попадись в ловушку, Фрейзер, — предупредил Тревор.

— Ну конечно, всегда нужно верить словам человека, чей предок поставил подпись под Декларацией о независимости, — холодно усмехнулся Найлз. — Сегодня нам об этом заявил самый крутой парень. Парень, который может работать языком, но не кулаками.

— Чэда воспитывали как джентльмена, — вступилась за брата Фрейзер.

— Прекрати, детка, прекрати, — посоветовал Тревор Фрейзер. — Ситуация выходит из-под контроля.

— Я из того темного народа, который никогда не слышал об этой вашей Декларации и читать бы ее не стал, — сказал Найлз. — Эти люди не имеют привычки читать книги, разве что под дулом пистолета. Зато они с утра до вечера читают в людях и никогда не ошибаются.

— Ты сейчас скажешь лишнее, и потом будешь жалеть, Найлз, — произнес Тревор. — Давайте поменяем тему беседы. Предлагаю обсудить цены на манго в Аргентине или среднюю продолжительность жизни жуков-мокрецов.

— Значит, ты хвастаешься, что ты из народа, который умеет понимать людей, — не желала угомониться Фрейзер.

— Да твой брат, он не стоит и мизинца таких людей, как Жаба, как Тревор, как Айк, — ответил Найлз. — Сегодня вечером он, я думаю, удивил тебя, Фрейзер. И меня тоже. У него есть все на свете, ему дано столько, как никому другому, и при этом он полное дерьмо. Жаба, не мог бы ты отвезти Фрейзер домой? А я пересяду в машину к ниггерам, мне среди них самое место. — Найлз вышел из машины, не обращая внимания на попытки расстроенной Фрейзер схватить его за руку. Я услышал, как он спрашивает Айка: — Подвезешь меня до приюта заодно с Бетти?

— Я совсем не это имела в виду, — бормотала Фрейзер с глазами, полными слез, глядя, как Найлз садится к Айку на заднее сиденье. — Ужасно все получилось.

— Вот и сказала бы это Найлзу, — откликнулся Тревор. — Детка, язык — самый могучий орган человеческого тела. И убивает, и спасает.

Айк уже тронулся с места в сторону Ратлидж-стрит. Я повез Фрейзер домой. Тревор проводил ее до крыльца со свойственной ему театральной галантностью, а потом, грациозно ступая, вернулся в машину.

Я остановил велосипед возле грузовика «Ньюс энд курьер», вынул первый тюк газет и перекусил металлические стяжки кусачками. Я быстро разбирал газеты на пачки, скрепляя резиновыми лентами, новыми и прочными. Надо мной нависла массивная фигура мистера Хаверфорда, я пожелал ему доброго утра, не отрываясь от работы.

— Вы когда-нибудь встречались с женщиной, мистер Хаверфорд? — спросил я.

— Давным-давно бросил эту вредную привычку.

— Почему?

— Тут дело в законе больших чисел. Когда я был молодой, у меня было полно женщин. Из них сто процентов или жопы с ручкой, или роковые красотки. Жопа с ручкой не представляет большой опасности, но роковая красотка реально может разбить тебе сердце.

— Я не представляю вас с разбитым сердцем.

— Я был женат однажды. Я тебе разве не говорил?

— Никогда, сэр, — удивился я. — И на ком же?

— На миссис Хаверфорд, маленький паршивец, — ухмыльнулся он. — У нас даже был ребенок. Мальчик. Ему сейчас должно быть двадцать лет. Моя жена влюбилась в сварщика с корабля. Они переехали в Сан-Диего. Больше я ничего не слышал ни о ней, ни о сыне.

— Вы ничего не знаете о своем сыне?

— Я даже не знаю, жив ли он. Все мои попытки установить с ним связь остались без ответа. Он знать меня не хочет. Скажи на милость, кто может заставить ребенка отказаться от своего отца?

— Жопа с ручкой, мистер Хаверфорд. Если человек не понимает, что таким отцом, как вы, нужно гордиться, он яйца выеденного не стоит.

— Здорово ты разделался вчера вечером с нападающим из «Ханаана». Это была твоя лучшая игра в сезоне.

— Вы были на ней?

— У меня сезонный билет.

— На следующей неделе играем со школой «Уанду».

— Вы их наверняка разделаете под орех. Мне нравится этот ваш чернокожий тренер. Вы, парни, прыгнули выше головы в этом сезоне. Заслуга тренера. А его сынок Айк — настоящий зверь.