— Как Банни поймал Тревора в свои сети?

— Встретил его на улице, когда тот бродил без всякой цели. По словам Тревора, Банни, сам того не зная, спас ему жизнь.

— Айк, я не хочу травмировать твои чувства, но, может, все-таки перестанем танцевать?

— А мне понравилось, как ты своей грудью трешься об меня. — Айк ржет во всю глотку.

Я тоже смеюсь, и мы возвращаемся к столику, где весело болтают наши женщины. Бетти находится в центре внимания: она во всех подробностях рассказывает о том, как проходил допрос Банни Бэнкомба.

— Сейчас будет самое смешное. Это тебя касается, Жаба! Банни требует, чтобы полиция Сан-Франциско объявила розыск и нашла того сумасшедшего, который ворвался к нему в дом и нарушил священную неприкосновенность частного жилища. Он упорно называет тебя сумасшедшим. Говорит: ворвался сумасшедший гигантского роста и в ярости стал выкрикивать оскорбительные непристойности в его адрес. Банни считает, что ты ударил его кастетом.

Айк смеется и продолжает рассказ Бетти:

— Он так и выражается: «священная неприкосновенность моего жилища»! Мы с Бетти чуть не лопнули со смеху. Когда наш общий знакомый, детектив Макгроу, попросил его описать тебя, Банни сказал, что ты огромного роста, весишь фунтов триста, толстожопый белый пацан. И еще он сказал, что глаза у тебя были дикие, как у свихнувшейся жабы! Клянусь тебе, Лео, я не выдумал, это его собственные слова.

Наш столик стонет от смеха, и я тоже смеюсь, смеюсь с облегчением. Все мы испытываем огромное облегчение после двух напряженных недель.

— Тревор чувствует себя гораздо лучше, чем можно было ожидать, — говорит Шеба. — Доктор обследовал его с головы до ног. Он, конечно, болен СПИДом, но сколько-то времени ему еще отпущено. Может, вы помните Дэвида Бидермана? Смышленый такой паренек, учился в девятом классе, когда мы были в выпускном. Он был по уши влюблен в меня — что естественно, он ведь живой человек. — Мы переглядываемся и усмехаемся, а Шеба продолжает: — Так вот, когда мы приземлимся в Чарлстоне, он пришлет к нашему самолету машину «скорой помощи». Он согласился лично лечить Тревора. Я только что разговаривала с ним по телефону.

— Итак, все кончено, — произносит Молли со сложным, смешанным чувством. — Все действительно кончено.

— Осталась одна небольшая проблема, — поднимая руки, мягким голосом замечает Айк. — Это отец Тревора и Шебы. В полиции считают, что он покинул Сан-Франциско.

— Слава богу, — радуется Фрейзер.

— Это с какой стороны посмотреть, — возражает Бетти. — В полиции считают, что мистер По отправился в Чарлстон. Мы с Айком тоже так думаем. Отец поджидает Тревора и Шебу там, потому что понимает: они вернутся в дом к матери.

— Они могут поселиться у меня, — предлагаю я. — У меня огромный дом, множество комнат. Я куплю добермана, королевскую кобру, огнемет и найму девятерых ниндзя для охраны.

— Мои люди уже патрулируют возле дома миссис По, — сообщает Айк. — Когда вернемся, продумаем план действий. А сейчас пойдемте спать. Завтра будет тяжелый день.

— Кроме того, сегодня мы поместили Маклина в центр реабилитации для наркоманов, — продолжает Бетти. — Айк пообещал взять его на работу в Чарлстоне, если он вылечится. Я созвонилась с тетушкой Маклина, которая живет неподалеку от моста через реку Купер. Когда он приедет в Чарлстон, то сможет остановиться у нее.

— А могу я поинтересоваться, где мой муж? — тихо спрашивает Фрейзер. — Надеюсь, этот вопрос не сильно испортит праздник?

Шеба встает со стула, подходит к Фрейзер и, сев рядом с ней, обнимает ее.

— Он отказался оставить Тревора. Когда я сегодня уходила из клиники, Найлз устроился на матрасе на полу возле его кровати. Они спали и даже во сне не разнимали рук. Это самая чудная картинка, которую можно представить: оба крепко спят, держась за руки.

— Да, таков мой добрый мальчик, — кивает Фрейзер.

— Я сегодня позвонила Анне Коул и договорилась об отправке вещей Тревора, — продолжает Шеба. — Она была очень мила. Сказала, что никогда не встречала такой крепкой дружбы. Спросила, как нам удалось так подружиться.

Допив свой бокал, я поднимаю взгляд и сильно смущаюсь: все пятеро моих друзей смотрят на меня. Все они, элегантные и блистательные, в Красном зале отеля «Клифт» указывают на меня пальцем. Я отчаянно трясу головой в знак протеста, но они по-прежнему указывают на меня. Я ничего не могу поделать, и мои мысли, подхваченные воздушными потоками над Сан-Франциско, уносятся в прошлое, на двадцать лет назад, в то душное и счастливое лето, когда праздновался памятный нам всем День Блума.

Первый день учебного года всегда воспринимался мной как маленькая смерть, как падение в темный бессловесный ужас. Будучи обыкновенным ребенком, я боялся предстать перед беспощадными, оценивающими взглядами сверстников, которым никогда не встречалось такое неправильное, асимметричное лицо, как у меня. Очки в черной роговой оправе придавали мне сходство с еще не открытым видом амфибий, хотя и служили маской, которая давала иллюзию защищенности — за ней я мог спрятаться. Теперь же, став учеником выпускного класса, я считал «Пенинсулу» вторым домом. Друзей из-за природной застенчивости я сумел приобрести очень мало, зато умудрился приобрести репутацию торговца наркотиками. Тем не менее в школе я чувствовал себя вполне уверенно и полагал, что знаю все ловушки, подводные камни и скрытые пружины и смогу уберечься от любых неприятностей.

Как же я ошибался!

В первый учебный день по дороге в школу мать дала мне крайне неприятное поручение: наведаться в подворотню — заповедную территорию, где собирались хулиганы, оболтусы и двоечники обоих полов, — там, вне учительского надзора, они чувствовали себя вольготно. Для парня вроде меня это было все равно что войти в клетку со львами. Царь и бог среди этих людоедов был Уилсон Ледбеттер, на которого они молились. Я всему роду Ледбеттер дал прозвище Уорми,[103] за что бывал регулярно бит Уилсоном — Уорми. В эпоху сегрегации каждая школа для белых выводила свою особую породу Ледбеттера — Уорми, в «Пенинсуле» это был tyrannosaurus rex,[104] классическая южная разновидность реднека. Уилсон бил меня часто и с явным удовольствием. В прошлом году он сломал мне нос. Моя мать задала Уорми нехилую трепку, а его родителям пригрозила, что выгонит их сына из школы, если он еще хотя бы раз косо посмотрит в сторону кого-нибудь из учеников. Помимо всего прочего, Уорми был расистом, лютым ненавистником людей с черной кожей.

В тот день Уорми, как всегда, собрал вокруг себя общество тупоголовых кретинов. Но не это насторожило меня, когда я завернул за угол. Все чернокожие новички в первый день занятий тоже собрались в подворотне, в дальнем ее конце — событие невиданное и даже историческое. Мускул к мускулу, плечо к плечу, они являли собой силу, вполне сопоставимую с бандой Уорми. Обе стороны мерили друг друга враждебными взглядами. К моему появлению атмосфера уже была накалена. Я чувствовал себя как французский крестьянин перед штурмом Бастилии. Я чуть не поддался панике, но тут среди чернокожих новичков заметил Айка. Я перехватил его взгляд, поднял руку в приветственном жесте, Айк в ответ кивнул. Затем я повернулся к парню, который стал кошмаром моих старших классов.

— Привет, Уорми, — сказал я с деланым добродушием. — Черт возьми, я скучал по тебе летом. Общение с тобой много значит для меня, дружище.

— Мы с тобой, жопа, никогда не были друзьями и никогда не будем. Слышь, ты, жопа? И не смей называть меня Уорми.

— Все так тебя зовут. Только, в отличие от меня, за глаза. Почему ты не записался в футбольную команду?

— Потому что не собираюсь тренироваться под началом у ниггера.