— Раньше она была славная, правда?

— Она самая славная девушка на свете, — говорит Молли, входя из кухни. — А где Чэд? Погодите, сейчас угадаю! Ему пришлось вернуться на работу, потому что скоро в суде слушается важное дело. Чертовски важное дело. Жутко важное дело. Ничего не говорите. Я знаю эту песню наизусть. Он работает, как проклятый, ради меня и детей. Я жить не могу без этого дома и без вагона денег. Найлз, ты не хочешь пойти помочь своей жене, она жарит стейки? Мне нужно извиниться перед Лео за то, что я свела Шебу и его мать вместе.

— Огонь и лед, — кивает Найлз. — А где Бетти с Айком?

— Укладывают мисс Шебу в кровать. Она плохо себя чувствует после домашнего спектакля. Он прошел не совсем так, как она ожидала.

— Вернусь со стейками, — обещает Найлз.

Я слышу, как он через две ступеньки сбегает по лестнице.

— Иногда женщине нужно, чтобы ей подарили цветы, Лео. — Молли подходит к бару. — Сделали массаж, подержали за руку, обняли. Иногда ей нужно поболтать со старым другом или почитать какую-нибудь дурацкую книжку. Иногда женщине нужно полежать. Или пробежать милю. Или сыграть пару сетов в теннис. Но бывают вечера, такие вечера, как этот, когда женщине нужно просто-напросто напиться. — Молли наливает себе в бокал водки и бросает кубик льда.

— Тебе чего-нибудь принести? — спрашиваю я.

— Горсть мышьяка, бутылку «Ангстуры»[49] и, если тебе не очень трудно, пачку снотворного. А вообще, этот спектакль был не хуже тех, которые нам часто приходится видеть.

— Не говори так, Молли. Бог все слышит. Он может принять вызов.

— Бог не имеет никакого отношения к тому, что сказала Шеба.

— А по-моему, самое прямое.

— У тебя правда в школе с Шебой что-то было? — При мысли об этом Молли не может сдержать улыбку.

— Ты помнишь, каким я был в школе. Тебе тогда хотелось, чтобы у тебя со мной что-то было?

— Но потом ты стал просто красавчиком.

— Я не стал красавчиком.

— Думаю, пару раз я находилась просто на грани — так мне хотелось, чтобы у нас с тобой что-то было.

— В тебе говорило не либидо. В тебе говорил алкоголь.

— Иногда требуется алкоголь, чтобы твое либидо сказало наконец правду.

— Таких грязных слов ты в жизни не говорила, Молли Ратлидж.

— Возможно, — отвечает она, сияя. — Но я рада, что сказала это.

— Какая глупость, что мы оба несвободны.

— Может, мы и несвободны. Но я трезво отношусь к своему браку.

— А к моему?

— У тебя со Старлой никогда не было настоящей семьи в подлинном смысле слова. Она с тобой поживет-поживет, потом начинает дурить, доходит до предела — и гоп, снова исчезает!

— Мне кажется, в этом есть и моя вина.

— Ты правда так думаешь?

— Нет! На самом деле я понятия не имею, в чем моя вина, — признаюсь я.

— Я тоже.

— Молли, твой муж — один из самых преуспевающих адвокатов города. Он принадлежит к старейшему, знатнейшему семейству Чарлстона. Тебе на роду написано было выйти замуж за Чэда Ратлиджа.

— Премиленькая история. — В ее голосе слышится сарказм, которого я раньше не замечал. — Но она не очень похожа на правду. — Молли садится на стул напротив меня. — Я надоела Чэду задолго до того, как мы поженились. Я знаю это, ты знаешь это. Все мои друзья знают это. И, что самое печальное, Чэд знает это.

— Всякий, кто знаком с тобой, обожает тебя, Молли. Все. Даже Чэд.

— Милый Лео! — улыбается Молли. — Ты не умеешь врать. Оставим эту тему. Давай поговорим о более приятных вещах. Например, о сегодняшнем вечере. Как ты думаешь, нам удастся забыть то, что сейчас произошло?

— Эта сцена все же застала меня врасплох. Я никак не думал, что заболевание зашло так далеко. И началось так давно.

— Это не заболевание. — Молли проводит пальцем по ободку бокала. — Это ненависть в чистом виде, как ее описывает Шекспир. Шеба бывала разной, какой угодно, но она никогда не была злой. Именно ее доброту мы все вспоминаем чаще всего.

— Я по-прежнему верю в ее доброту.

Входит Бетти, приносит первый поднос со стейками. Она ставит его на большой кухонный стол, за которым обычно ест семья Ратлидж, и подходит к бару.

— Неужели вы можете ворковать, как голубки, после такой ужасной сцены? Это было чересчур. Дайте мне бокал белого вина. Очень я к нему пристрастилась, общаясь с вами, с белыми. В негритянском гетто лучше, чем у вас. Боюсь, мы так все сойдем с ума и перестреляем друг друга. Лео, детка, я не знала, что у тебя был брат. Я всегда думала, что ты единственный ребенок в семье.

— Мне, наверное, надо было рассказать тебе. Но мне тяжело говорить о Стиве. И потом, я даже не уверен, узнал бы его, войди он сейчас в комнату.

— Меня беспокоит Айк, — говорит Бетти. — Что-то он очень долго укладывает Шебу в постель.

— Ничего, вернется, — успокаиваю я ее. — Спасибо, что проводила мою мать до машины. Я был не в силах ни шагу сделать.

— Самое трудное взял на себя монсеньор. Я никогда не видела, чтобы твоя мать так вышла из себя. Но преподобный — настоящий златоуст, нашел достойное применение своим золотым устам. Нужно отдать должное этому человеку: он может плести любую ерунду так, что заслушаешься. Монсеньор говорит, словно сам Господь Бог, если допустить, что Господь был католическим священником, а это, как известно, чушь собачья.

— На проповедях монсеньора собор набит битком, — киваю я.

— И какой ловкач! Своего не упустит. — Бетти садится рядом со мной с бокалом вина, свободной рукой хлопает меня по коленке. — Пока я была в саду, он спросил, не может ли Шеба достать ему билеты в первый ряд на «Кордебалет».[50] Какое отношение Шеба имеет к Бродвею?

— Было время, когда она спала с одним из продюсеров этого мюзикла. Так, по крайней мере, пишет «Пипл», — говорит Молли.

— Ты выписываешь «Пипл»? — удивляюсь я.

— Читаю в приемной у врача. Постыдное развлечение, но все-таки развлечение. К тому же так я могу быть в курсе дел нашей подружки Шебы.

— Мне всегда было интересно, что читают девушки, которые живут к югу от Брод-стрит, — вступает Бетти. — Я имею в виду серьезное чтение, за письменным столом. Мне кажется, вы успеваете начитаться до тошноты еще прежде, чем начнется ваша взрослая жизнь, и ждете не дождетесь, когда можно будет бросить книги и заняться в саду разведением настурций, душистого горошка и прочей чепухи.

— Ужин подан, — провозглашает Найлз, внося вместе с Фрейзер подносы со стейками, картофелем и луком, завернутыми в фольгу.

Вспышка эмоций, которая произошла этим вечером, вызвала у нас зверский голод. Мы прикончили половину стейков к тому моменту, когда в комнату вошел Айк, морщины на его красивом лбу выдавали озабоченность.

— Ты уложил Шебу, дорогой? — спрашивает Бетти.

— Надо было мне пойти к ней, помочь, — говорит Молли.

— Да, пожалуй. Помощь ей не помешала бы, — кивает Айк. — Вам всем следовало бы помочь ей. Но никто этого не сделал.

— Зачем ты так говоришь? Чтобы мы умерли от стыда и от чувства вины? — спрашивает Фрейзер.

— Шеба думает, будто все вы против нее, — поясняет Айк. — Будто вы взяли сторону доктора Кинг.

— Обе были хороши, — пожимает плечами Найлз. — Я ничьей стороны не брал.

— Давай налью тебе выпить, Айк. — Молли встает со стула. — Что будешь?

Обдумывая предложение Молли, Айк моет руки в раковине.

— Пожалуй, «Куба либре»,[51] — отвечает он.

— Ром с колой! — восклицает Фрейзер. — Не пила со школы.

— Мой муж — Че Гевара, — замечает Бетти.

— Твой муж — Понтий Пилат, — отвечает Найлз. — Долго ты еще будешь мыть руки?

— Плохи дела у нашей девочки. Очень плохи, — говорит Айк. — Когда она вышла из ванной, я вошел туда — на полу везде валялся кокаин. Я два пакета спустил в унитаз. У Шебы носом пошла кровь. Еле удалось остановить.