Каждый год 16 июня он являлся в Бельмонт на свидание с сестрой Мишель. Однажды он принес пятьдесят фунтов свежевыловленных креветок, которые купил у рыболовов. В другой раз выгрузил сотню саженцев азалий, которые вырастил в самодельной оранжерее во дворе своего дома. Кроме того, он каждый раз привозил ведрами огурцы, помидоры и кукурузу с фермы на острове Уодмало. Привозил он и варенья, и соленья, и консервы, которые заготавливал сам. Мать настоятельница восхищалась его чувством юмора и безнадежной романтической верностью, которую он хранил предмету своей юношеской любви, не получая никакого поощрения в ответ. Сестра Мишель не говорила ему, что сестра Норберта не живет в Бельмонте с 1940 года. Последнее время она преподавала литературу в Университете Нотр-Дам. Не упоминала мать настоятельница и о том, что монастырский устав запрещает монахиням получать письма бывших возлюбленных. Но она устав и не нарушала: хранила все письма, перевязанные белой ленточкой, в шкатулке у себя в кабинете. Ее не мучило то, что она утаила письма от адресата. Но вот то, что при чтении каждого письма она испытывала волнение и даже удовольствие, мать настоятельница считала своим прегрешением, впрочем, простительным.
16 июня 1948 года Мэри Мишель и Джаспер встретились за обедом в чарлстонском ресторане, известном своими отменными бифштексами.
— Сестра, что нужно монастырю в этом году? — спросил за едой Джаспер.
— Вы не поверите, Джаспер! — залившись смехом, ответила мать настоятельница. — Мыло! Нам нужно туалетное мыло!
— Я привозил его в первый раз. Значит, божьим пташкам нужно подчистить перышки.
Когда они прощались, сестра Мишель поразила Джаспера: она поцеловала его в щеку и поблагодарила за помощь, которую он оказывает монастырю все эти годы. Поцелуй был странно нежным, в распоряжении Джаспера имелся целый год, чтобы обдумать его значение. Тем временем в школе по вине нерадивого ученика случился пожар и привел в негодность химическую лабораторию. У матери Джаспера появились первые признаки старческого слабоумия, а отцу врачи поставили диагноз «рак гортани». Джаспер переехал к родителям, чтобы ухаживать за ними, а свой дом сдал четырем преподавателям разных школ. После этого его дом прославился на весь город самыми разнузданными вечеринками. Но Джаспер был слишком занят, чтобы обращать на это внимание, и впервые 16 июня едва не забыл о традиционном посещении монастыря Святого Сердца.
Прошло 11 лет с того дня, когда Джаспер на монастырском крыльце расстался с Линдси. Молодая монахиня, которой он никогда раньше не видел, вышла к нему и, после того как он доложил, что у него назначена встреча с матерью настоятельницей, проводила его в комнату для посетителей. Кивнув на прощание, она вышла, бесшумная, словно струйка дыма.
По лестнице, которая вела в монастырские покои, спустилась другая монахиня. Солнце падало через итальянское окно и освещало ее силуэт, слишком изящный для сестры Мишель.
Солнце зажгло стекла очков Джаспера, на время ослепив его.
— Я жду сестру Мишель, мы с ней старые знакомые, — сощурившись, сказал он, обращаясь к стройной фигуре.
— Сестра Мишель умерла от удара месяц тому назад. Меня избрали исполняющей обязанности настоятельницы монастыря. Вот почему сегодня к вам вышла я.
— Почему мне ничего не сообщили?
— Она умерла скоропостижно, неожиданно для всех.
— Примите мои соболезнования. Я хорошо знал сестру Мишель. — Джаспер моргал, ослепший от яркого солнца. Отвернулся, снял очки и начал протирать их белым платком.
— Я понимаю, что вы не можете разглядеть меня, Джаспер. Но неужели вы не узнаете мой голос? — спросила монахиня, исполняющая обязанности настоятельницы.
В этой печальной комнате, куда родственники приходили повидаться с монахинями, которые спускались к ним с высоты своей загадочной жизни, она стояла в пятне солнечного света, потом покинула его и перешла в тень. Когда Джаспер увидел ее лицо, он повалился на колени и завыл, как раненое животное. На крик сбежались монахини со всех концов монастыря. Сестре Норберте выпала незавидная роль объяснять им, почему этот мужчина, потеряв самообладание, стоит перед ней на коленях. Только покойная сестра Мишель знала историю этого рыдающего мужчины, пораженного неизлечимой любовью.
— Вызвать полицию? — спросила молодая монахиня, которая встречала Джаспера.
— Нет, что вы. Это Джаспер Кинг. Он каждый год делает щедрые пожертвования монастырю. Я только что сообщила ему о смерти нашей дорогой сестры Мишель. Они были друзьями.
— Тогда вызвать священника?
— Нет, не нужно. Джаспер сейчас успокоится. Не мог бы кто-нибудь принести стакан чая со льдом? Ты по-прежнему любишь сладкий чай, Джаспер?
Несколько монахинь помогли Джасперу подняться на ноги и сесть на стул. Его тело казалось бескостным и невесомым. Принесли чай, Джасперу стало как будто лучше, он поблагодарил. Он был совершенно растерян и к тому же испытывал дикий стыд оттого, что устроил сцену. Потихоньку монахини вышли из комнаты.
— Прости, Линдси. То есть сестра Норберта, — пробормотал Джаспер. — Я уже не надеялся увидеть тебя. Ты застала меня врасплох.
— Врасплох, Джаспер? — рассмеялась она. — Похоже на то. Никак не ожидала, что ты способен закатывать такие сцены.
— Я тоже не ожидал, — ответил он, и они дружно рассмеялись.
Сидя в нашей маленькой лодке, вдыхая свежий просоленный воздух, я поймал здоровенного окуня, пока отец рассказывал мне о потрясении, которое испытал, вновь увидев Линдси Уивер.
— Значит, ты не узнал ее? — спросил я, заметив, что отец слишком взволнован и не может рассказывать дальше.
— Понимаешь, она стояла против света, — не сразу ответил он. — И свет из-за ее спины бил мне прямо в глаза.
— А как же голос?
— Я же не ожидал, что снова услышу его. Я оказался совершенно не готов к этой встрече, Лео. Я уже примирился с тем, что больше никогда ее не увижу. Хотя даже сам не подозревал об этом.
— И что мать тебе сказала? После того, как ты успокоился?
Смотав леску, отец насадил очередную живую креветку на крючок и плавным, сильным движением забросил удочку подальше в сторону острова Джеймса. Потом он продолжил свой рассказ.
Они сидели друг против друга на стульях с подлокотниками, Джаспер вглядывался в лицо сестры Норберты и с ужасом отмечал, что одиннадцать лет разлуки нимало не притупили его мальчишеского обожания. Возраст и глубокая созерцательная жизнь лишь подчеркнули красоту Линдси.
— Я никогда не забывал тебя, Линдси, — сказал отец.
— Пожалуйста, называй меня сестра Норберта.
— Я никогда не забывал тебя, сестра Норберта.
— Я знаю, Джаспер. Сестра Мишель рассказала мне о твоих посещениях. Сначала она относилась к тебе неодобрительно. Но с годами ее сердце смягчилось. Ты покорил ее своей настойчивостью, щедростью и добротой. Ее стали радовать ваши ежегодные встречи. И еще ей очень нравились твои письма.
— Ты хоть одно прочитала?
— Я прочитала их, но не тогда, когда они были написаны. Прошлым летом мы вместе с сестрой Мишель посещали дом престарелых. Рядом был чудесный лес, зеленые тропинки. Мы с сестрой Мишель подолгу гуляли вместе. Она заговорила о тебе. Призналась, что всегда подозревала: я предана Церкви не всей душой. И однажды вечером отдала мне шкатулку с твоими письмами.
— Ты прочитала их?
— Да, Джаспер. Все до единого.
— Что ты думаешь?
— Я отвечу тебе. Скоро, но не сейчас. Подожди немного.
К тому времени Линдси уже начала архисложную и запутанную процедуру освобождения от монашеского обета. Ее решение никому не понравилось, и ей пришлось убеждать в серьезности своих намерений главу ордена в Америке, тот направил ее прошение в штаб-квартиру ордена в Европе, тот переправил его дальше, и, пройдя через множество инстанций и канцелярий, оно попало в Ватикан. С точки зрения Линдси, процедура была долгой и мучительной. Но, учитывая, что Линдси принадлежала Церкви, которая, словно бабочка в янтаре, застыла в неизменности своих законов, матери необычайно повезло. Ее прошение попало в нужное время в нужное место. После ужасов Второй мировой войны папский престол тратил все силы на врачевание израненных католических душ в разрушенной Европе. Ему было не до монахини с американского Юга, которая с опозданием спохватилась, что кроме Бога у нее есть другие дела. Ее прошение подписал лично Папа Пий XII.
