Утром Алтаев вызвал Шалимова на первый допрос. Отпустив конвой, Игорь представился:

— Старший инспектор Московского уголовного розыска капитан Алтаев. Я буду вести ваше дело о побеге. — Он развернул чистый лист протокола допроса. — Итак, Шалимов Николай Борисович, 1952 года рождения, уроженец Москвы, до ареста проживал… — Игорь заполнил первый лист с анкетными вопросами. — Все пока правильно?

— Все. Но почему пока? У меня вообще все правильно будет. Чего тут скрывать? Взяли чисто, раз я должен был в колонии сидеть, а оказался на Ленинградском вокзале. Чего тут формальности разводить: побег и все, до трех лет вроде полагается?

— До трех, если без насилия над охраной.

— Ну какое там насилие? Пошел из зоны на работу и не вернулся.

О побеге Шалимов говорил очень спокойно. Примерно часа через полтора Алтаев выяснил все подробности и дал подписать протокол Шалимову. Тот подписал, почти не читая, спросил:

— Все на сегодня?

— А что, устали? Нет, еще кое-что есть. Почему же все-таки бежали?

— Я же говорил, сидеть надоело. Всех уже досрочно освободили, а меня держат. В Москву хотел, на прием бы пошел к большому начальству.

— А написать нельзя было?

— В письме того не скажешь, что при встрече.

— Хорошо. А что у вас в колонии произошло перед побегом, какими там вещами они интересовались?

— Значит, это вам я обязан? — вырвалось у Шалимова.

— Нам. Кому же, как не МУРу, убийством заинтересоваться. Не слышали, в 1969 году Семнова убили? — в лоб задал вопрос Алтаев.

— Не слышал. Делать мне больше нечего, как всякие слухи собирать. Вы мне хотите убийство пришить?

— Зачем пришивать, если не вы убили? — Алтаев протянул Шалимову спички. — Так что там с вещами?

— Не хочу отвечать. По закону имею полное право не отвечать.

— Весной 1969 года вы бывали у кинотеатра «Художественный»?

— Не помню. Может, бывал. А кто помнит? Вот вы, например, что делали весной 1969 года?

— Вопросы здесь задаю я, — напомнил Игорь. — А вы — только с моего разрешения. Ясно?

— Ясно.

— Часто бывали в шестьдесят девятом году у «Художественного»?

Шалимов, ссутулясь, смотрел на Игоря:

— Не помню.

— Билетами спекулировали?

— А вы, товарищ начальник? Или нельзя так говорить?

— В колонии говорят гражданин начальник, — ответил Алтаев. — Меня зовут Игорь Николаевич, нам еще много с вами времени придется провести. Так что хотели спросить?

— Я говорю, Игорь Николаевич, поновей вопросы нельзя ли, а то у меня память плохая.

— Вместе будем вспоминать, может, что и припомним.

— Нечего мне вспоминать!

— Ладно, сейчас я конвой вызываю, идите обедайте, думайте. После обеда продолжим.

Когда Шалимова увели, Алтаев откинулся в кресле: «Трудный орешек, сам про убийство говорить вряд ли будет».

В три часа дня, когда его вновь ввели в кабинет, Шалимов сказал;

— Зря, Игорь Николаевич, стараетесь, про убийство в шестьдесят девятом году спрашиваете, не мое оно, а «по нахалке» мне его не дадите все равно.

— Никто и не хочет «по нахалке» давать, доказывать будем.

— Ну и доказывайте, слушаю. Вы ведь мне, а не я вам доказывать обязан.

— Хорошо законы знаете, — заметил Игорь.

— В колонии научат!

— Так спекулировали билетами или нет?

— Не помню, много времени прошло. Говорил же я раньше.

— Это не страшно. Мы еще много раз повторяться будем. Вот выписка из книги доставленных в шестое отделение милиции: «Шалимов — за спекуляцию билетами. Материалы направлены в пятое отделение милиции по месту жительства», — прочитал Алтаев.

— Ну, раз задерживали там, значит, бывал. Много вы копались, наверное, пока нашли, а что толку?

— Про толк будем говорить потом. Вот выписка хозяйственной части исправительно-трудовой колонии, где вы отбывали наказание. Читайте!

Шалимов взял в руки листок.

— Прочли? Ваша мать прислала вам голубой пиджак из вельвета?

— Я этого здесь не вижу. Написано: «пиджак один, ношеный», — прочитал Шалимов.

— Не видите? Вот объяснение матери, что она сама шила пиджак голубого цвета и послала его в колонию. Теперь видите?

— Теперь вижу. Действительно, послала мне пиджак голубой, все правильно.

— А почему в колонии не говорили и бежали после этого?

— Бежал я не после этого, я уже все объяснил, второй раз не буду. А про пиджак забыл, кто о старых вещах помнит?

— А где пиджак?

— Износил и выкинул.

— До ареста ходили в нем?

— Ходил, конечно.

— А весной шестьдесят девятого года ходили?

— Не помню я одежду, в которой тогда ходил. Я же не знал, что через столько лет спрашивать будут.

— Проведем опознание, — сказал Алтаев, хотя знал, что не будет этого: забыла дворничиха приметы.

— Вы, начальник, что хотите делайте, а чужое дело брать не буду.

Разговор так и не получился. Алтаев не рассказывал Шалимову подробных деталей убийства, только спрашивал и спрашивал, пытаясь уточнить обстоятельства дела. Ответы следовали односложные: не помню, забыл, давно было. Отвечал он на разные вопросы по-разному, только на один вопрос Алтаев всегда слышал: «Я не убивал!»

Вечером, отправив Шалимова в камеру, Игорь почувствовал настоящую физическую усталость, все тело ныло, будто целый день таскал кирпичи.

Накурили мы… — Игорь подошел к окну открыть форточку.

— Что он сказал? — этим вопросом утром встретили Игоря Зимин и Колесников.

— Признался! Была у него голубая куртка. Добились, вот счастье какое! — Алтаев был явно раздражен. — А у вас?

— Мать Шалимова подтверждает про куртку. Ножа сапожного у сына, говорит, не видела, ни про какое преступление сын ей не говорил, по ее словам, он ничего и не делал. Насчет билетов, говорит, вызывали ее в детскую комнату лет десять назад, предупредили, чтобы за сыном лучше смотрела. Что делал сын в шестьдесят девятом году, не знает. Вернее, знает, что из школы его исключили, нигде не работал — устраивался. Вот и все.

— А у меня еще меньше, — мрачно сказал Колесников. — Был у дворничихи — ругается, ничего, говорит, не помню и не узнаю. Куртку голубую помнит, но и ее не узнает. Ну, с пиджаком ясно, ходил он в голубом пиджаке, но вот был ли убийца в голубом пиджаке — вопрос! А как доказывать, если и был? Я не успел побывать только у старушки, которая нож нашла. Завтра пойду — она старая, что ее сюда вызывать?

— Ладно, навести старушку, нож-то потеряли, хоть фото ей покажи. Она, конечно, нож не узнает, но закон требует — сходи, — сказал Алтаев. — А сейчас еще раз Шалимова вызовем, втроем поговорим с ним.

Шалимов пришел раздраженный и злой.

— Ну как, подумали ночью? — спросил Алтаев.

— Ночью спать надо, а не думать. Да и не о чем мне думать.

— Как знать! — загадочно сказал Колесников. — Значит, к убийству непричастны?

— Непричастен.

— И куртки голубой не носили?

— Куртку носил, говорил уже.

— А у нас показания есть, что парень в такой куртке поссорился с убитым, а потом пошел за ним. И приметы называют.

— Не знаю, что у вас есть, такие пиджаки у половины москвичей были.

— Так уж и у половины, — усомнился Зимин. — Вам же мать шила.

— Ну и что? Ходил я в пиджаке, а убийство при чем? Разве кто был в пиджаке, тот и убил? Докажите!

— Докажем! Если вы убили, то докажем, — ответил Алтаев.

— Если не вы, тогда извинимся, а дело на вас передадим в суд по статье 188 за побег.

— Видно, придется извиняться. Побег есть, признаю. И кражу в Туле сразу признал, читали дело?

— Мы многое про вас читали, Шалимов. Говорят, вы ранней весной без пальто ходить любите? — неожиданно спросил Зимин.

— Кто это говорит? Что я — пижон?

— Опять нам вопросы задаете: кто говорит? Люди говорят. Вы что, на необитаемом острове живете?

— Так врут люди, никто не будет помнить, в чем пацан ходил десять лет назад, в пальто или без, а раз так говорят, значит, врут.